С Чумаковым Иван Федорович вел «стратегические» беседы. Он задавал ему каверзные вопросы о причинах продвижения немцев, о возможности их победы, ругал немецких рабочих, которые пошли убивать русских, и радовался, когда Чумаков пункт за пунктом логично, умно разбивал его доводы.
— Силен ты, Ларионыч, — довольно говорил механик, закрывая глаза и откидываясь на подушку.
Через неделю после начала болезни наступил кризис. Утром доктор Бойко отозвал в сторону Микешина и Чумакова.
— Не выживет Курсак. Я больше ничего не могу сделать, — сказал он.
Днем Ивану Федоровичу сделалось хуже. Он умирал. Он то замолкал, то начинал говорить несвязно, как в бреду:
— В Одессе… там, на Приморском бульваре… есть скамейка… позади Лондонская гостиница. Я любил оттуда смотреть на порт… Вы передайте отцу, все передайте… Эх, опротивела эта баланда… Как хочется куриного бульончика, — совсем по-детски вдруг прошептал Курсак.
Костя стоял у изголовья койки. Он отвернулся, чтобы не было видно слез, которые ползли по его щекам. Услышав последние слова Курсака, он встрепенулся, схватил со стула кусок хлеба и бросился вон из комнаты.
— Куда это он? — спросил Чумакова Игорь.
Замполит пожал плечами и поправил на койке одеяло…
Костя выбежал на улицу, потолкался среди интернированных, потом подошел к домику Колера. По ту сторону проволоки гуляли упитанные цыплята. Кириченко оглянулся, присел на корточки, отломил хлеба и нежно стал подзывать птиц:
— Цыпа, цып… цып… — Он бросал крошки до тех пор, пока один из цыплят не юркнул под проволоку и не оказался почти в руках у него. Костя изловчился схватил цыпленка за шею, сунул за пазуху и бегом вернулся в замок.
— Иван Федорович, посмотри! — позвал он лежавшего с закрытыми глазами Курсака, вытаскивая полуживого цыпленка. — Посмотри, милый. Сейчас мы тебе бульончика сварим.
Курсак открыл глаза и улыбнулся.
— Ну вот и хорошо, — засуетился Костя. — Сейчас… Игорь Петрович, разводи печку. Хотя еще рано, но ребята в претензии не будут. А я этого ощиплю и…
Но Косте не удалось рассказать, что он сделает дальше… В комнату ворвался красный от злобы Колер. За ним показалась самодовольная физиономия Гайнца.
Колер подбежал к растерявшемуся Косте, вырвал у него из рук цыпленка и со всей силой, которая у него была, ударил им боцмана по лицу.
Задыхаясь и брызгая слюной, он орал:
— Ты… Ты… Унтерменш! Ворьё проклятое! Русская свинья! Вор, вор! — И еще раз ударил Костю в лицо. Теперь уже не цыпленком, а кулаком.
Костя стоял неподвижно. Казалось, он не видел Колера, не слышал его воплей. Он смотрел на Курсака. Кровь текла из разбитой губы, но и ее он не замечал.