Красноармейцы с тревогой смотрели в сторону покинутого ими Кингисеппа, откуда то и дело доносились глухие взрывы и высоко в небо взлетали огненные шары.
— Жгут, гады, город, — зло прошипел сквозь сжатые зубы Сидоров.
Романов взглянул туда, где бушевало пламя пожара.
— Родные для меня места… — сказал он глухо.
Небо порозовело. Со стороны Нарвского залива потянуло холодным ветерком. Кругом, насколько хватал глаз, не было ни одного строения: все сожжено, сметено, будто здесь пронесся ураган.
Но как же дорога была мне и моим товарищам эта опаленная родная земля! Как близки нашему сердцу каждый увядший кустик, каждый почерневший камень, каждая обгорелая кирпичная труба! И я думал, с каким мужеством будут защищать свою землю вот эти утомленные люди, которые уснули на какой-нибудь час, а может, на считанные минуты перед боем.
Нежный розовый луч солнца упал на мощенную булыжником дорогу, которая серой лентой пролегала среди равнин и холмов; она то пряталась в мелких зарослях, то взбиралась на холмы. Теперь дорога была безлюдной, осиротевшей, никому не нужной.
Майор Чистяков с начальником штаба полка проверяли расположение наших огневых рубежей. Осторожно шагая возле спящих бойцов, офицеры внимательно осматривали каждый блиндаж, каждую огневую точку.
С утра к нам начали подходить бойцы, защищавшие Кингисепп. Вот из лесу вышла большая группа красноармейцев.
В нашу траншею прыгнуло несколько шагавших впереди бойцов. Затем в траншее появились и остальные. Среди них — один офицер — на его запыленных петлицах виднелись два вишневых кубика. Четким шагом лейтенант подошел к командиру батальона майору Чистякову и, чеканя каждое слово, доложил:
— Командир роты Хмелев. Мы защищали Кингисепп до последней возможности…
Хмелев умолк и опустил голову. Рядом с лейтенантом стояли по стойке «смирно» его боевые друзья. Лица рядовых бойцов и младших командиров посуровели, почернели от порохового дыма, глаза воспалились.
Хмелеву лет тридцать, он хорошо сложен. На его мужественном лице не было и следа робости. Серые глаза смотрели открыто, в них сквозили проницательность и решимость. На груди лейтенанта красовался орден Красного Знамени, в руках он держал немецкий автомат, а за плечами висела наша трехлинейная винтовка.
— Прошу вас, товарищ майор, разрешить нам вместе с вами драться с немцами… Я не знаю, где наш штаб.
— Я свяжусь с командиром полка, если он разрешит — пожалуйста.
Комбат и начальник штаба скрылись за поворотом траншеи. Мы окружили Хмелева и его друзей. Чей-то кисет пошел по рукам.
— Вот это рубеж обороны! — крутя козью ножку, воскликнул низенький боец, с интересом осматривая окружающую местность.