— Как Пушкин… — вдруг вспоминаю я. — Пушкин ведь тоже был Ганнибал.
— Какой же он Ганнибал, если он Пушкин! — смеется Зоя над моей глупостью. — Вы что-то путаете, Шурочка.
Зоя не знает, что Пушкин был из рода Ганнибалов, что в его жилах была негритянская кровь. Ничего она не знает… Ну и я тоже хороша! С кем вздумала равнять Пушкина!
В общем, обычное развлечение наших пансионерок-старшеклассниц. В закрашенных окнах дортуаров они выскабливают маленькие кружочки — величиной с двугривенный. И смотрят сквозь эти кружочки на большой мир. Кто как одет, кто красавец, кто урод, влюбляются в проходящих по улице мужчин. Если удается узнать имя, отчество и фамилию, пишут этим незнакомцам письма…
— Вы не подумайте… — словно оправдывается Зоя. — Я своей фамилии не подписала. Все-таки я не кто-нибудь: Ганнибалы — старинный дворянский род. Я подписалась знаете как?
«Любящая вас до гроба прекрасная незнакомка». Правда, красиво?
«До гроба» она любящая! Понимает она, что такое любовь, да еще до гроба!
В этот же день мне закатывает скандал другая любительница таинственности — Меля Норейко.
Перед уроком она подходит к моей парте и бросает мне торжественно и мрачно:
— Я с тобой больше не водюсь!
Я отвечаю ей в тон — мрачно и торжественно:
— Я этого не переживу!
Вокруг нас собираются девочки.
— Ты врунья! — продолжает Меля. — Что ты мне наболтала про птицу киви-киви, про тирли-тирли из мексиканской яичницы, про золотые деньги? Я вчера была у Сущевской, нарочно пришла, когда Люси дома не было. Я у ее матери обо всем расспросила… Все — вранье!
Но тут на Мелю нападает Люся Сущевская.
— Так это ты вчера к нам приходила, когда меня дома не было? — спрашивает она. — Ну спасибо! Напугала мою маму до полусмерти… Прихожу домой, а мама плачет-разливается, вся трясется! «Приходила, говорит, какая-то подозрительная личность (это ты, Мелька, подозрительная личность!) — и ну выспрашивать, и ну выспрашивать! Где вы золотые яйца держите?
Хорошо ли у вас деньги спрятаны? И все подмигивает мне, все подмаргивает, и слова у нее все какие-то непонятные: „Трилитрили! киф-киф!“.» Мама ведь у меня — как дети малые… — Лицо Люси освещается доброй улыбкой, как всегда, когда она говорит о своей матери. — Мама никак успокоиться не могла, все плакала и все уверяла: «Поверь мне, Люсенька, она шпионка, она приходила из полиции…» А это, оказывается, Меля Норейко была!
Теперь хохочут уже все кругом. Если бы не раздался звонок к началу урока, они хохотали бы еще целый час.
В тот же день, открывая передо мной дверь на улицу, старый институтский швейцар Иван Федотыч — мы его зовем «Данетотыч» — говорит мне почти шепотом: