Вчера злодеем казался Билл, но его сделали посмешищем за то, чему стоило порадоваться. Сегодня сей ускользающий образ вместил в себя бесполый и надрасовый микс комичного кривляки Джорджа и пикинесоподобной гавкалки Кандолизы. А как он будет щурить глаз, гладить козлиную бородку и поправлять цилиндр завтра? А может, это будет вавилонская блудница? Или младенец с ангельским лицом, этакий мировой далай-лама, априори почитаемый как воплощение Живого Бога и подобно Ему одному непогрешимый?
Может, Император, их хозяин, специально наделил марионеток легковесностью, чтобы их решения всегда проходили гладко в Конгрессе и не вызывали неприятия в народе? Все должно быть как в пестром водевиле, как в бродвейском мюзикле. Легко и непринужденно. Провести референдум в чужой стране, объявить ей санкции, осуществить точечную атаку, разбомбить и ввести войска… Это ничуточки не страшно, когда действо идет по телевизору. И никому особо не интересно, что сюжет с увечьями детей и страданиями их родителей срежиссирован глобальной политикой небольшой, но очень могучей кучки кукловодов.
Имена у них, конечно, есть, но они предпочитают не светиться перед презираемыми простолюдинами, довольствуясь славой в кругу себе подобных. Элита. Она-то и есть тот самый Император без лица или змей о семи головах…
Но в недрах простолюдинов раз в век рождается герой. И он отважно бросает вызов превосходящей силе змея…
Люди останавливались перед монументом, пережившим более 130 лет назад шторм у острова Лос-Рокос. Неодушевленный памятник не способен был вместить уверенности и спокойствия героя, но, достигнув берегов родины, он стал символом города, страны и континента.
В отличие от многоголовой гидры у героя всегда есть имя. Его имя – олицетворение свободы, хотя бы мечты о ней. Для венесуэльца это имя Симона Боливара. Он не боялся толпы. Он считал ее своим народом. 13 августа венесуэльцы стекались не к памятнику, они устремлялись к своей надежде и мечте, к своему Боливару. И неважно, что Боливара давно нет. Нельзя убить имя. Нельзя убить дух свободы.
Сегодня они говорили не о нем. Они произносили другие имена. И они готовы были пойти за обладателями этих имен также, как много лет назад венесуэльцы шли за Боливаром.
– Ты веришь, что Фидель умер? – доносилось с разных сторон.
– Буш говорит, ты веришь этим янки? – морщились отвечавшие, но опускали глаза, потому что никто из этих двухсот тысяч людей не знал точно, что произошло в Гаване. Люди пришли сюда услышать правду, какой бы горькой она ни была. Ее им скажет их Чавес. Еще одно имя, за которое бедняки из гетто, все как один, готовы были отдать свои жизни. Потому что никто из них не сомневался, что и он не задумываясь отдаст свою жизнь за Венесуэлу, а значит, за них.