— Ваше Сиятельство, человек есть всякий, принявший Святое крещение и верный Господу Богу, своему роду и своим клятвам, соблюдающий свою честь. Поэтому, госпожа, вы — человек. Я готов повторить это перед любым собранием равных.
Уцелевшая половина лица Клары улыбнулась. Адриену показалось, что красивые глаза Юстины блеснули ласковей, чем обычно, и без опаски. Альберта втянула голову в меха и слабо чирикнула; телохранитель знал, что это — смех.
— Я рада, сьер Адриен, что мне есть на кого положиться. Велите подбросить дров в очаг.
Готлинда не была сдобной молодухой, какими обычно представляют кормилиц. Годы ее свежести миновали, она находилась в поре женской зрелости, манеры и черты ее лица были полны достоинства, и она знала себе цену. Герцогу она поклонилась почтительно и плавно.
— Для меня это великая честь, Ваша Светлость.
— Но ты еще не видела ребенка.
— Я видела многих детей, государь, и выкормила их.
Герцог Бертольф, венценосный владетель Гратена, чей престол в Ламонте, выглядел усталым и был болезненно бледен; странно было видеть таким громогласного, высокорослого и храброго воителя. Он дал знак слуге, и вскоре фрейлина с выражением крайне истощенного терпения внесла спеленатого младенца. Звуки, исходившие от свертка, удивили и насторожили Готлинду.
— Покажи ей.
Это было вовсе не детское личико. Из обрамления свивальника к Готлинде дернулась морда, складчатые губы обнажили два частокола зубчиков, и выпростались две лопаточки, обросшие кошачьими усами. Скрип, верещание и цокот. Готлинда удержалась от того, чтоб сотворить крестное знамение, а на губах замерло: «Спаси и помилуй!..»
— Ну что, возьмешься? — исподлобья, мрачно глядел герцог. — Две марки серебра в год ты получишь, женщина, три льняные рубахи, верхнее платье из шерсти, чулки и сапожки, а сверх того кров, дрова для очага и пищу. Когда окончишь службу, награжу тебя деньгами и скотом.
Готлинда безмолвствовала. Тварь в свивальнике тянулась к ней, шевеля губами и трепеща усатыми лопатками. Ворочаясь, она высвободила лапку… Господи, это рука! Трехпалая, когтистая, как пыточные клещи. Сухая, словно рука святых мощей Моллинга Нетленного, но живая.
— Все, кроме награды, ты получишь сразу, если откажешься — это будет плата за молчание. Но тогда берегись распускать язык, баба.
Голос твари, сперва громкий, ослаб до сипения. Из глубины рта показался… язык? плоский стручок. Голова свесилась набок.
— Его… ее кормили, государь?
— Ее тошнит. Она не может пить… или не умеет. Давали жвачку из хлеба — отрыгивает, — ответила фрейлина.