— Очень рад это слышать, — прошептал он. И, нагнувшись, прижался поцелуем к ее губам.
Ощущение было такое, словно он не просто целует, а смакует ее губы, будто редчайший деликатес. Для нее Линдли был олицетворением всего, о чем она так долго мечтала… и не надеялась получить. Но Софи не собиралась сдаваться — ведь она знала, как мало времени ей отпущено для счастья. Опомниться не успеешь, как уже придется расставаться. Закрыв глаза, она старалась не думать об этом.
— Софи… — прошептал Линдли прерывающимся от страсти голосом.
— Милорд… — выдохнула она.
Он резко отодвинулся в сторону. Настолько резко, что не ожидавшая этого Софи упала на кровать.
— Проклятие… мы ведь, кажется, договорились! К черту этот дурацкий титул!
— Но я…
— Если я называю тебя по имени, ты должна ответить мне тем же, — терпеливо объяснил он, словно имея дело с непонятливым ребенком.
Примерно так Софи себя и ощущала.
— Да знаю я, знаю… просто не могу! Не могу и все!
— Почему? Потому что не можешь забыть о том, что ты дочь преступника… маленькая замарашка, четыре года прожившая в борделе? Неужели ты считаешь меня надутым, спесивым ослом, которому глубоко наплевать, кто там стонет под ним? Или дело в чем‑то еще? А может, у тебя язык не поворачивается произнести мое имя, поскольку для тебя это — всего лишь способ задержать меня, дать возможность отцу унести подальше ноги? Или ты считаешь, что тебе будет проще ненавидеть меня, если ты даже в порыве страсти постараешься не произнести мое имя? Это так, Софи?
— Нет! Честное слово, милорд, вы ошибаетесь! Просто… Скажите, а будет очень больно?
— Конечно, будет больно. А ты сомневалась?
— Ну‑у… женщины ведь часто судачат между собой о подобных вещах, а я как‑никак жила в борделе. И все равно что‑то мне подсказывает, что больно может быть, но… эээ… необязательно.
— Ты хочешь сказать, это несущественно?
— Ну, джентльмены ведь знают об этом только понаслышке, верно?
— Конечно, конечно. Они ведь — причем все — самые настоящие свиньи, которые ходят в бордель, используют девушек ради собственного удовольствия, и им глубоко плевать, что те чувствуют, пока сами они наслаждаются.
— Эээ… насколько я помню, вы и сами частенько не отказывали себе в этом удовольствии, милорд.
Наверное, не стоило ей этого говорить. Лицо Линдли разом окаменело, глаза как будто подернулись инеем. Черт дернул ее за язык брякнуть такое, сокрушалась Софи. Но ей было так больно думать, что Линдли не раз утешался в объятиях куда более опытных, чем она, искушенных женщин, что она не удержалась.
— Ты слышала, чтобы хоть одна из девушек жаловалась после того, как я уходил от нее? — помолчав, жестко спросил он.