— Ничего, Сары уже понял всё до конца, теперь с нами будет.
— Вот и хорошо. Надо, чтобы все поняли.
— Торлы не поймёт, как его ни убеждай.
— Опять ты за своё! — развёл руками Сергей. — Что ты к этому бедняге Торлы прицепился? Ну, был грех за парнем, ну, попутал его нечистый с этой контрабандой, но ведь корнями же, потрохами — это наш человек! Он и тебя от дурной смерти избавил, и Аманмурада помог арестовать, и человека нашёл, который терьяк в дом к тебе подкинул.
— Верно говоришь?
— Зачем бы я стал тебя обманывать!
Берды подумал и упрямо сказал:
— За то, что спас, и за терьяк — особенно, я ему, конечно, благодарен. Однако не могу согласиться, что если ты сделал три плохих поступка, а потом один хороший, то всё плохое тебе прощается. Давай тогда всех валом прощать, и Аманмурада — тоже.
— Дубина ты! — ласково сказал Сергей, встал со стула, подошёл к Берды, обнял его сзади за плечи, легонько помял. — Упорный ты, чёртушка! Ну кто же говорит о каком-то всепрощении? Просто надо немножко разбираться, кого можно простить, а кого — нельзя, кто — свой нутром, хоть и задевает ногой за ногу, а кто — свой снаружи, а внутри гад. Кстати, забыл сказать тебе, что вчера Топбыев арестован. Не слышал?
— Нет, не слышал, — сказал Берды. — А кто этот Топбыев?
— Вот тебе и на! «Друг» твой, завотделом у нас работал, на бюро против тебя выступал, помнишь? Вскрылось, что он вредительством занимается. Пробрался, гад, в ряды партии, а сам, знаешь, кто? Родственник близкий того Топбы-бая, мервского заправилы, у которого Эзиз-хан останавливался, когда несчастного Агу Ханджаева замучили!
Берды промолчал, ему вспомнилось прошлое, о котором говорил Сергей. Он не присутствовал при казни Аги Ханджаева, он тогда ожидал своей собственной участи, такой же страшной, как и участь Аги, ожидал и не чаял, что выведет его из темницы в жизнь, в широкое поле свободы маленькая женская рука Огульнязик, милой, «глупой» Огульнязик…
— Я знал, что это враг, — нарушил он наконец молчание. — Я чувствовал, что за этой гладкой мордой байская душа скрывается!
— Да, — согласился Сергей, — мне тоже показалось странным его выступление на бюро. Человек, который искренне взволнован судьбой товарища по партии, не станет говорить так зло и, главное, не станет козырять бабьими сплетнями, выворачивая их наизнанку. Можно было принять это как выражение крайней нетерпимости, но оказалось, что всё значительно проще и значительно хуже.
— Слушай, Сергей, — сказал Берды, — а тот заведующий больницей… с ним всё нормально?
— А что должно быть ненормально? — полюбопытствовал Сергей. — Или ты считаешь, что врагом должен оказаться всякий, кто имел неосторожность усомниться в твоей честности?