– Попрут, друг мой капитан, непременно попрут, – в глазах Орехова заплескалось подозрительное и малопонятное веселье, но тут же сменилось более подходящей для темы разговора сумрачностью: – А не выгонят – сам уйду. Надоело. Знаешь, за что я всю жизнь армию недолюбливал? За две вещи: за вечное потное состояние и за то, что здесь нельзя послать командира и воинского начальника, когда очень хочется. А хотелось часто. А тебе разве нет? Вот хоть бы и меня…
– Шутить изволите, товарищ подполковник? – невесело хмыкнул капитан, отгоняя ладонью какую-то назойливую местную мошкару, которой сигаретный дым, похоже, был абсолютно по барабану.
– Ни грамма! Уволюсь к чертовой матери, душ приму и об армии забуду, как о страшном сне.
– Так не бывает, – с сомнением покачал головой Дрогов. – Вот так враз возьмешь и забудешь? Да ты и делать-то в жизни больше ничего не умеешь! Ты же этот, как его… самурай по сути. В общем, воин и все такое! Будо, бусидо, что там у них еще?
– А вот тут ты, капитан, ошибаешься, – жестко отрезал Сергей. – Я, может, и самурай и без армии мне скучновато будет, но умею я не только по лесам бегать и глотки резать. Вот, например, наших друзей темненьких учу – и неплохо учу, между прочим! Вон, наши с тобой мальчуганы копченые на всех смотрах-проверках лучшие! Ладно, закрыли разговор – что сделано, то сделано, что уж теперь… Вон, кстати, несется сюда один из наших недорослей – только пыль из-под копыт завивается. На что хочешь могу поспорить, что гадость сообщить торопится! Черный вестник, так-растак его эфиопскую маму…
Орехов угадал: боец принес из штаба распечатку бумаги, сочиненной в далекой Москве. Поскольку общение между российскими инструкторами и местными курсантами несколько затруднялось тем, что русские не знали амхарского, а курсанты, соответственно, не владели великим и могучим языком своего далекого родственника Пушкина, разговаривал подполковник с бойцом по-английски. Хотя старина Шекспир вряд ли признал бы в этой странноватой смеси из амхарского, русского и английского свой родной язык.
– Вот, что и требовалось доказать, – Орехов небрежно щелкнул двумя пальцами по распечатке радиограммы. – Если перевести эту хрень на нормальный язык, то получится такая штука: дуй-ка ты, дорогой Сергей Викторович, домой в Россию-матушку! Так что, капитан, насчет чемодана я угадал. В общем, у нас в модуле где-то была припрятана замечательная емкость с подходящей жидкостью – думаю, настало ее время. Будем отвальную пьянствовать!
Насчет «отвальной пьянки» Орехов слегка преувеличил: громкого и шумного праздника со слезами на глазах не получилось – всего лишь посидели вечерком, выпили по граммов триста из заветных емкостей, которых оказалось целых две. Для двоих здоровых мужиков не так уж и много. Посидели, поговорили. Естественно, чисто по-русски пообещали писать друг другу и вообще… Это «вообще», как водится, включало в себя многое: и обещание не забывать старых товарищей, и нормальное мужское уважение к братьям по оружию, и даже твердое слово непременно помочь в чем угодно, если судьбе будет угодно еще разок столкнуть друзей в будущем.