Как бы ни свыклись они уже с морским бытом, качкой, научились предугадывать непогоду и находить от нее укрытия, но не все предсказуемо, когда плывешь на утлом суденышке посреди океана. Когда не видно берегов, мысль о своей незначительности и никчемности терзает организм посильнее, чем морская болезнь. Поэтому Садко своим кормчим советовал править так, чтоб хоть какая-то полоска берега всегда виднелась за бортом, чтоб глаз мог удержаться за нее и получить отдохновение от пляски волн вокруг. Не такая собственная ничтожность ощущается. Но случаются моменты, когда голова занята совсем не бренными мыслями. Тогда в море бьется неистовством шторм, а люди заняты проблемами выживания. Близость берега становится вредной и даже опасной.
Ураган скатился с севера внезапно. Ветер засвистел в такелаже, паруса срочно убрали прочь, народ приспособился к веслам. Волны, доселе лениво и вполне дружелюбно покачивавшие суда, начали яриться, плеваться пеной и лупить корпус со всей своей дури. Кто был занят по корабельному порядку, стиснув зубы, бороли румпель, либо весла, либо плавучий якорь, сброшенный по такому случаю для правильной позиции корабля. Кто посчитал себя свободным — блевали в трюме и молились за свою жизнь.
Садко быстро потерял из виду прочие свои суда, да и не приглядывался, если честно. Он с двумя кормчими состязался с морем за право обладания румпелем, привязались к нему веревками и таскали вправо-влево, стараясь избежать чрезмерных усилий, чтоб не поломать к чертям собачьим. Шторм был, конечно, на загляденье. С таким соревноваться невозможно, такому можно только уступать в надежде, что мощь стихии не в состоянии длиться вечно. До страха ли тут? Пожалуй, что на боязни сосредотачиваться просто не хватает времени. Да и вообще, время летит незаметно: только было светло, а уже — ночь, а вот и снова день. Если подсчитывать — какой, можно заблудиться в счете. Ничего вокруг нет, только вода и водяная пыль, насыщающая воздух. Если вдыхать в себя мельчайшие капельки в количестве один миллион на один вздох, то почему-то наступает состояние опьянения, как от целой бочки пива, или от двух стаканов сы-ма-гона.
Корабль трещит и стонет от каждого удара. В трюм поступает вода, но это — пустяки, даже если по горло будет сидящим в нем людям, все равно не потонет. Если бы волны были «короткими», как в Ладожском озере, либо на Онеге, то существовала бы угроза, что судно, взлетев на одну из них, переломится в киле пополам. Но здесь каждый вал достигал высоты самого корабля, а длиной был в два раза больше. То есть, какое бы ни было суденышко утлое, а не переломится: будет носиться до самого неба вверх, а потом к Тартару вниз. Надо лишь следить за тем, чтоб оно не перевернулось. Вот поэтому мокрые оскаленные, как псы в драке за кость, парни держались мертвой хваткой за баллер руля и линь плавучего якоря. И додержались.