…Еще Миша вспомнил учебу в сельскохозяйственном институте в Москве, куда он приехал по разнарядке, совсем неграмотным, вспомнил белобрысую веснушчатую русскую девочку Катю, которая учила его читать и писать по вечерам, после лекций. Вспомнил свой первый выстрел из винтовки, тяжелую руку отца, ласково сдвинувшую шапку ему на глаза… вздохнул и разжал пальцы на цевье бесполезной уже винтовки, которая, булькнув, тут же пошла на дно. Боль под действием шаманских грибов отступила, кочка, на которой он лежал грудью, размякала все больше и больше. Где-то совсем рядом, но как будто в другом мире послышался отзвук чужих шагов. Вздохнув и улыбнувшись, сержант-снайпер, ворошиловский стрелок родом с земли, которая держит небо, Михаил Оол сунул руку за пазуху…
– …Одни ошметки, герр штурмгауптфюрер! – почтительно проговорил стоящий поодаль верный Вилли. Под действием особой бодрящей таблетки из специальной эсэсовской никелированной аптечки боль в пробитом ухе совсем ушла, окровавленное лицо расплывалось в неестественной ухмылке. Он пнул ногой разложенные на плащ-палатке останки. – Вот его ноги, а торс, кхм… вот то, что от него осталось. Личных вещей пока не обнаружили…
– Хорошо, что вы догадались дернуть его жердью! – Иоахим был хмур. Итог операции был неутешителен: четверо погибших подчиненных, еще четверо раненых, если считать придурка Вилли. Его лучший следопыт, охотник родом из баварских лесов, Генрих Шварцман потерял глаз от посмертного взрыва этого русского маньяка. Что докладывать начальству?! Двух русских – старика и мальчика, убитых тройкой, также покойного ныне фельдфебеля Путци стыдно было даже показывать штандартенфюреру, они едва ли годились на трофеи.
– Герр штурмгауптфюрер!.. – выдохнул подбежавший егерь прямо в лицо Грубера. – Герр гауптман немецких егерей приказал доложить вам, что собаки уверенно держат след!
…И замер, увидев неожиданно проскочившую сквозь звериный оскал яростную улыбку радости на лице офицера спецподразделения СС.
…Нацистский ученый Генрих фон Айзенбах творил. Кисть парила над холстом, причудливо смешанные в палитре краски превращались в затейливые узоры. Весело щебечущие вокруг птицы, летний ветерок, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь тучи, все это настраивало старого фашиста на поэтический лад. Даже полуголодные, изможденные славянские рабы, одетые в рванье не отвлекали взор великого человека. Стоявшие неподалеку дюжие эсэсовцы-автоматчики с почтением следили за творчеством «знакомого самого Фюрера». При появлении штандартенфюрера Штуце они резко взмахнули руками в приветствии и попытались было проорать дежурную фразу, но штандартенфюрер помахал пальцем у рта, призывая дисциплинированных солдат к молчанию. Впрочем, фон Айзенбах, обернувшись, сам заметил приближающегося к нему штандартенфюрера и приветливо, как старому знакомцу, махнул тому рукой.