— Поверо бамбино![25]
Даже родители ненадолго забыли о Зайцевой и обо всем, что нам сегодня пришлось выдержать. Они взволнованно забросали Кореану вопросами, тот даже отвечать не успевал:
— А во время штурма никто не погиб?
— А как заложники себя чувствуют?
— А Иди Амин[26] что?
— Так или иначе, акцию по освобождению спецназ провел мастерски, — заключил Кореану.
— Да, — растроганно добавил отец, кажется, даже дрогнувшим голосом, — когда я такое слышу, гордиться начинаю, что я гражданин Израиля.
В тот вечер я долго стоял на балконе и смотрел вниз, на главную площадь Остии, которую все русские эмигранты называли просто «пьяцца». В центре ее помещался бетонный бассейн с фонтанчиком, обсаженный пальмами и кипарисами, так что получалось что-то вроде сквера. Вокруг площади с грохотом гоняли подростки на мопедах и мотоциклах. До меня доносились крики, смех, свист. В теплом ветерке чувствовался запах моря. Все это так напоминало Израиль, что несколько мгновений я не мог отделаться от ощущения, будто я и не уезжал из страны, которая могла бы стать моей второй родиной. Я уже видел себя бойцом спецназа, бросающимся на помощь заложникам, видел глаза спасенных женщин, устремленные на меня с восторгом и благоговением…
В этот момент я расслышал: «А может, правда в Аргентину махнуть?», обернулся и увидел отца, который как раз выходил на балкон, перелистывая зайцевские брошюры, и стал вслух рассуждать о говядине, пампе и евреях в Буэнос-Айресе. Тут я волей-неволей вспомнил, что я уже не в Израиле, а значит, я — йоред,[27] отступник, презренный предатель дела Израиля, отрекшийся от родины.
В памяти встал день, когда учительница в Израиле объясняла нам, что такое «йоред». Было это всего три недели назад.
— Йоред — тот, кто бросает свою страну, Израиль. Теперь и ты будешь йоредом. И почему только твои родители так поступают? Ты ведь мог стать достойным израильтянином. Возможно, даже сумел бы что-то сделать для нашей страны. Разве ты не знаешь, что трусливо бежать, когда другие строят, укрепляют и защищают еврейское государство, — это позор? Твоя жизнь принадлежит не только тебе.
Учительница была совсем молоденькая. В голосе ее звучала убежденность, не допускавшая никаких возражений. Я сидел, уставившись в пол, и чувствовал, как щеки и уши у меня начинают гореть. Больше всего мне хотелось укусить учительницу за тоненькую руку, на которой поблескивало серебряное колечко. Но, взвесив все «за» и «против», я не стал ее кусать, а выпалил все, что изо дня в день повторял отец.
— Твои родители не иначе как полагают, что судьба им что-то должна, — сухо произнесла учительница, выслушав мои объяснения. — Израиль не виноват в том, что в Советском Союзе вы страдали от антисемитизма и бедности. И потом, не одни вы страдали, некоторым даже хуже пришлось. Мои родители в первые годы существования нашего государства еще в палатках жили, и ничего, сохранили бодрость и веру в завтрашний день.