— Ты мне это брось! — Барон легонько ткнул его стволом пистолета в лоб. — Быстро все говори. Считаю до трех. Не скажешь, хуй с тобой. Пристрелю, а сам все равно разберусь. Раз.
— Это не я, не я, это все Линза… Это он…
— Что — Линза? Что он сделал?
— Это он убил.
Джонни словно прорвало. Он был кем угодно — обманщиком, аферистом, вором, но не убийцей. Сейчас он начал буквально вываливать на Антона и ничего не понимавшего Зуба все те грязные комья мыслей, которые мучили его последнее время. Он чисто физически чувствовал тяжесть, мысли о том диком дне были как будто и вправду материальными, мешали нормально лечь, сесть, встать, перекатывались внутри бильярдными шарами, и как ни пытался он выбросить и не из головы даже, а из всего тела, где они бродили, — ничего не получалось. Теперь же нужный клапан открылся, и Джонни стал выплевывать то, что его мучило и спутывало сон с явью, почти уже сведя его с ума.
— Линза. Это он предложил. Я ему сказал только, что у Кеши есть кайф, что он зажрался, старых друзей забыл. Линза был на отходняке, злой, как черт. А кайф у него был, он двинулся, меня подогрел чуток, мы и пошли. А там… — Джонни начал тихонько подвывать между словами. — Там он озверел, а Кеша вдруг стал кричать, что деньги он отдал, что он заплатит потом, а я не понял, что за деньги, и спросил — когда потом, на пушку взять решил, и Линза смекнул, что он нас за других принимает. Давай его раскалывать, жену его… ну, трахнул, в общем…
— Так прямо и трахнул? А Кеша что же — стоял и смотрел?
— Ну, не стоял… Лежал… Смотрел… Потом его…
— Трахнул?
— Ну, бил там… то, се…
— А ты, малыш, ни при чем, значит? — по-отечески обняв Джонни, ласково спросил Игнатьев.
— Ну, я тоже… Да не в этом дело. У Кеши какие-то крутые бабки были, он сказал, что парень приехал из России, все забрал и уехал. А уехал он в Манхэттен, ни в какую не в Россию, я его видел прошлым вечером. Ну, я Линзе сказал, что деньги в городе, он снова давай Кешу, это… В общем, потом я отрубился, он меня и выволок на улицу. Я и не знал, что Линза Кешу грохнул.
Игнатьев сгреб ладонью лицо Джонни, скользкое от слез, и сжал пальцы в кулак.
— Ну, сука, таких в Москве в камерах свои же глушили. Мразь. Падаль. Кому еще ты об этом рассказывал?
— Никому. Пусти. — Джонни был совершенно обессилен рассказом, он сидел словно парализованный, даже не пытаясь освободиться.
— Никому… Тебе поверишь… — Игнатьев разжал пальцы и вытер их о штанину. — Если ты, урод, еще жив, то только благодаря тому, что я очень люблю животных.
Заметив на лице Джонни хитрую улыбку — тот быстро сообразил, что убивать его не собираются, — вдруг сильно ударил Джонни кулаком в лоб. Затылок парня звонко стукнулся о бетонный пол.