– Но только подумай, Цици! – обратилась женщина к кошке, сидевшей рядом на столе и гревшейся под наклоненным колпаком лампы. – Если «родная» часть нашего молитвенника была кем-то отрезана и подшита в книгу Эрделя, а месса с изображением Жоанны таким же непостижимым образом оказалась у нас… Тогда остается вопрос – почему Олег не заметил швов?!
Снова вооружившись лупой, Александра исследовала срезы пергамента, в книге и на отдельных страницах. Их не касались ни игла, ни клей – в этом женщина могла бы поклясться.
– Следы реставрации отрезаны? – спросила она внимательно слушавшего зверька. – Ты предположила бы это, Цици, и ты бы ошиблась. Ни миллиметра пергамента удалено не было. Смотри, я совмещаю срезы… И страницы точно ложатся в формат. А срезы идеальные. Их сделали по линейке, очень острым инструментом. Тут никто ничего не сшивал. Здесь только резали. Так что же, месса со святой Жоанной изначально была в молитвеннике Марии? Не может быть, говорит Эрдель. И я за ним повторю: не может быть. Я бы поверила в ОДНУ невероятную путаницу, случившуюся на стадии создания молитвенника, – путаницу с двумя аббатствами в одной книге. Но «неправильная» святая покровительница в разделе заупокойной мессы – это уже ВТОРАЯ нелепица. А молитвенник Эрделя – вообще прямой современный подлог, наглая подмена. Я не понимаю, Цици, зачем нужно было вырезать и менять местами мессы? Олег клялся, что не испортил бы книгу… Он врет, как ты считаешь? Ведь Эрдель купил свой испорченный молитвенник именно у него. Все так непонятно, Цици!
Кошка, сверкнув зелеными глазами, изогнулась и принялась ожесточенно вылизывать бок. Александра поднялась из-за стола.
Начинало темнеть. Снаружи поднялся ветер, за окнами мансарды замелькали крупные снежные хлопья. Они на мгновение касались стекол и тут же скользили прочь. В доме было так тихо, что он казался полностью вымершим. Обычно тишина и одиночество не смущали женщину. Но сегодня все было иначе.
Александра начала ощущать на себе чей-то неотступный взгляд. Это было похоже на легкое прикосновение двух кусочков льда, одновременно ко лбу и к затылку. Взгляд исходил из неопределимого источника, словно сразу отовсюду. Его, как радиацию, невидимо излучали темные углы мансарды, синие сумерки за маленькими окошками, груды старой рухляди, окружавшие художницу, стоявшую посреди мастерской.
Александра нервно улыбнулась и тут же провела по губам ладонью, словно стирая неуместную улыбку. Собственная рука вдруг показалась ей чужой, она едва не вскрикнула. «Я становлюсь истеричкой. Слишком долго живу одна. Разговариваю с призраками умерших. С кошкой, с самой собой. Удивительно, что я еще не сошла с ума окончательно».