— А ты еще откуда взялся? И вообще кто такой? И кто дал тебе право ударить моего оруженосца? — спросил Сигурд уже без открытой ярости, которую только что демонстрировал. — Своих оруженосцев бить имею право только я!
— Я — оруженосец рыцаря, которого вы зовете князем Ратибором, он бился сегодня в меле плечом к плечу с тобой.
— И что же, у вас в Аварии все лезут в дела, которые их не касаются?
Далимил не подтвердил свое аварское подданство и не отверг его. Сказал обтекаемо:
— В Аварском каганате есть хороший обычай. Там лжецов бьют кнутом. И я очень хочу ударить тебя, конунг, потому что ты — лжец и негодяй, каких не сыскать по белу свету.
— Что-то у нас сегодня происходит неприличное, господа… — хмурясь, сказал рыцарь с перевязанной рукой, сообразив, что кастовая принадлежность требует от него проявления кастового братства. — Оруженосцы и простолюдины позволяют себе оскорблять рыцарей!
— Я только свидетельствую против конунга Трафальбрасса, обвиняя его во лжи, — ответил Далимил. — И говорю о своем желании наказать лжеца, как наказывают последнего раба. Потому что только рабу прощается отсутствие чести. Его за это не убивают, а бьют.
— Что ты и твой князь можете знать об этом? — взревел Сигурд, почувствовав поддержку.
— Да, — сказал и рыцарь, — изволь объяснить, что ты имеешь в виду?
— Это я подобрал на дороге двух раненых саксов, что сопровождали эделинга Аббио во время подлого нападения. Они утверждают, что узнали людей Сигурда в нападавших, хотя те и были в одежде франков. Этих же людей они опознали и в повешенных. Следовательно, отказываясь от них, конунг Трафальбрасс лжет и снисходит в своей лжи до уровня раба, которого следует бить кнутом.
Далимил умышленно не называл Трафальбрасса герцогом, а упорно величал конунгом, подчеркивая самозванство Готфрида и, следовательно, такое же самозванство его знатности. Это еще больше выводило из себя Сигурда. И только отведенная для удара плетка, которая его пугала, сдерживала готовую прорваться ярость.
В это время Гунальд поднялся на ноги. Но рыцарь с перевязанной рукой наступил на кинжал, не давая поднять его. Второй оруженосец герцога, такой же мощный, как Гунальд, выступил вперед и закрыл собой Сигурда от плетки Дали-мила.
Сигурд вдруг наклонил голову.
— Я сам бы проучил этих мерзавцев, — сказал он, чувствуя, что потерял поддержку. Кастовое братство в сакском рыцаре все же уступило национальному чувству, к которому добавилось желание узнать правду, и герцогу пришлось опять выступать в одиночестве. — Но это ниже моего достоинства — поднимать оружие на простолюдинов в поединке. И потому я выставляю за себя двух оруженосцев. Пусть состоится Божий суд!