— Да, это была прекрасная охота… Сокол, как ты знаешь, не любит хищных соседей[61].
Ставр не был большим любителем соколиной охоты, хотя несколько раз и сопровождал Годослава в его любимом развлечении. И знал по разговорам о диких соколах, не прирученных человеком, что сокол, всю жизнь живущий с подругой, не допускает в свои владения чужих хищных птиц. Стоит появиться в небе великану орлу, или раньше времени, когда еще не полностью стемнело, вылететь из гнезда филину, как сокол сразу устремляется в атаку, нимало не смущаясь силой противника.
Дражко поступил точно так же. Не подпустил данов к гнезду бодричей.
Солнце уже близилось к закату, высвечивая облака малиновым отливом, предвещающим на завтра ветреный день. Позади была долгая дорога и удачно завершенные дела. Впереди город и дом, где князя ждут с нетерпением. Но все же на душе оставался неприятный осадок, словно было нечто или недоделано, или сделано совсем не так. Непонимание того, что беспокоит, портило настроение, когда оно должно вроде бы быть прекрасным.
— Кто-то скачет… — сказал князь.
— Это Лют, — узнал Ставр издали.
Разведчиков он загодя отослал вперед, чтобы обеспечивали проезд княжеского кортежа. Сам кортеж, состоящий из двух тысяч дружинников, снятых с западной границы, ехал за спиной Годослава.
Юный пращник Лют подскакал и остановил коня невдалеке, чтобы поднятая пыль не летела в сторону князя. И только когда лошадь успокоилась, подъехал ближе.
— Впереди встреча, княже…
— Кто там?
— Бояре.
— Не желаю! — стукнул Годослав ладонью по луке седла. — Видеть их не желаю. Если дорогу не очистят, всех к Ерохе отправлю! Так и передай! И от себя добавь, что несколько дней, мол, княже отдохнет, потом соберет думу… Скачи!
Лют. довольный таким решением, просиял улыбкой на запыленном лице и тут же развернул коня.
— Ставр! — подозвал Годослав волхва ближе. Ставр подъехал.
— Ты за несколько дней подготовь мне полный догляд за боярами. Кто как себя вел в мое отсутствие; Пусть ждут, когда соберу… А как соберу, не все по домам разойдутся…
— Сделаю, княже. Давно пора им спеси поубавить.
Княжеский кортеж продолжил движение. Замыкающим в кортеже ехал слегка похудевший монах Феофан. Поскольку лошадь, способную нести его, можно было только позаимствовать у сакса Гаса, который расставаться со своей лошадью не захотел, Феофан ехал на повозке, специально подаренной ему королем Карлом Каролингом…
* * *
Княжеский дворец стоит на самом высоком месте города. И с галереи видно далеко поверх городских стен, но подъехавших близко к городским воротам разглядеть невозможно. Годослав издали пытался рассмотреть галерею. Но она вечером сливалась с кровлями, с городскими стенами, с небом в конце концов, и увидеть ничего не удалось, хотя князь знал, что с этой стороны дворец хорошо наблюдать только утром, глядя на восход. Так и въехал в город, не различив в вечернем сумраке собственного дворца. Узкие улицы заполнил народ, князя встречали поясными поклонами, приветствовали радостными криками как освободителя пусть не от врага, но от непонятной и потому особенно страшной ситуации. Он улыбался людям и приветственно склонял голову. И ехал, в знак уважения к подданным, с непокрытой головой, держа шлем у луки седла на согнутой в локте руке. Когда эти улицы привычно раздвинулись и перед кортежем открылась площадь, князь нечаянно поднял глаза и вдруг увидел на галерее Рогнельду. А он-то думал, что она сейчас выбежит на крыльцо с поклоном, как принято у славян и как научила ее делать княгиня-мать, чтобы на людях поддержать авторитет князя. Но Рогнельда не встречала мужа, а смотрела куда-то вдаль, на только что зашедшее солнце. Удивленный Годослав нахмурился. И заныло сердце, чувствуя беду.