Теперь я понимала это, ведь в ее нынешнем положении красота и титул не давали ей никаких преимуществ и, фактически, даже вредили. Исаак Кипрский просил руки Беренгарии именно потому, что она была принцессой и к тому же красавицей, и именно потому, что в прошлом ей во всем потакали, отец внезапно решил пойти против ее воли. Кроме того, Беренгарию совершенно потрясло сообщение Диагоса о неотвратимой свадьбе Ричарда. Но никто не мог бы вынести такого града ударов с большей стойкостью.
Она плакала, плакала часто и безудержно, но только запершись в собственных апартаментах, либо одна, либо при мне. Однако в течение всех десяти дней, когда в Памплоне находились эмиссары киприота, Беренгария ничем не выдала своего состояния и была самоуверенной, спокойной и безмятежной. И непостижимо смелой.
Однажды вечером, после очередного невероятно пышного обеда, когда никого из сотрапезников нельзя было назвать достаточно трезвым, эрцгерцог, невысокий смуглый толстяк, сильно напоминающий вставшую на задние ноги свинью в превосходном костюме, подошел к Беренгарии и положил ей на колени умопомрачительно великолепную нитку жемчуга. Если бы надеть ее на шею, она достала бы до колен. Превосходные жемчужины — одна к одной — были прекрасны. Эрцгерцог произнес одну из своих пространных речей, которая сводилась к тому, будто Исаак посылал ей это ожерелье, сознавая, что оно абсолютно недостойно прикосновения к прекраснейшей во всем христианском мире шее, и все же надеясь на то, что принцесса по доброте своей примет его. Положение было затруднительным. Отец, державшийся последние несколько дней весьма свободно, несомненно, все видел и слышал. Все сколько-нибудь влиятельные при дворе гости смотрели на него. Как ни странно, эрцгерцог опустился перед Беренгарией на колени.
Принцесса медленно перебирала пальцами жемчужины. И, помолчав, проговорила: — Жемчуга бесподобны. Совершенно бесподобны. Они слишком прекрасны и слишком ценны, чтобы украшать чью-то шею, кроме шеи императрицы. Я прошу вас, ваше высочество, бережно хранить это ожерелье до того дня, когда его сможет надеть императрица Кипра. — Она собрала жемчуга в пригоршню и вложила их в руки эрцгерцогу. Эти слова не были ни отказом, ни обещанием. И ни к чему ее не обязывали.
Когда мы остались с ней вдвоем в ее комнате, она сказала:
— Если бы я надела ожерелье — а он только того и ждал, — оно стало бы веревкой, за которую козу тянут на рынок!
— Ты превосходно вышла из положения, — согласилась я. — Но перед отъездом все равно они потребуют ясного ответа: да или нет. Это неизбежно, Беренгария…