Полицейский вытащил из кармана большую связку ключей. К каждому ключу веревочкой была прикреплена картонная бирка с номером, выведенным чернилами.
— Проходите, пожалуйста, — сказал полицейский, после того как, отыскав нужный ключ, отпер дверь. — А впрочем, обождите немного, я принесу лампочку.
Он оставил нас у раскрытой двери; вернулся в коридор, вывинтил одну из лампочек и унес ее. Пока он возился в темной комнате, ввертывая лампочку, Миклош встал между мной и дверью, загородив дорогу.
— Не входи туда, Шари, — попросил он.
— Я не нуждаюсь в опеке, Миклошка, — возразила я, отстранив его.
Комната оказалась грязной, холодной и без единого окна. На стенах пузырилась отсыревшая штукатурка, электрическая лампочка сверкала, как алмаз, но бессильна была рассеять скопившийся по углам мрак. Придвинутый к стене письменный стол, явно списанный за негодностью, вновь нырнул в полумрак, позволяя угадывать лишь контур чернильницы с высохшими чернилами и густо припорошенный пылью телефонный аппарат. Зато носилки стояли прямо под лампой, и резкий электрический свет назойливо подчеркивал значимость этого предмета.
Носилки были закрыты мятой оберточной бумагой. Полицейский едва тронул бумагу, как она зашелестела и пошла волнами, словно бы покрытый ею предмет шевельнулся вдруг.
— Шарика, выйди, пожалуйста, — взмолился Миклош.
Полицейский выпустил из рук бумагу.
— Пожалуй, и правда вам лучше выйти, — нерешительно произнес он.
— Оставьте меня в покое, — сказала я, теряя терпение. — Мне нечего бояться.
— Напрасно ты так уверена, — сказал Миклош.
— Чего другого, а неожиданностей в жизни всегда хватает, — подтвердил полицейский.
— Тебе ведь никогда не приходилось видеть человека, сгоревшего заживо, — не унимался Миклош.
— Зрелище страшнее некуда, — вставил полицейский. — Вовек бы его не видать.
— Ну так и не смотрите, — обрезала я полицейского. — Ведь это я породила его на свет, и, как бы он ни выглядел, он — самое близкое для меня существо.
Полицейский по-прежнему решался ухватить оберточную бумагу лишь за самый краешек.
— У него и лица-то нету, — через силу, выговорил он.
— Вышла бы ты в коридор, — умоляющим тоном произнес Миклош.
— Да снимите же наконец бумагу! — прикрикнула я на полицейского. — Все равно там не мой сын.
Полицейский снял бумагу, аккуратно свернул ее, словно матерчатое покрывало, и положил на носилки — в ногах. Мы молча уставились на открывшееся нечто, не имеющее и отдаленного сходства с человеком.
Мне часто вспоминается тот момент. Как же я была спокойна, как уверена в своей правоте! По-моему, не изменилась в лице и глазом не моргнув вынесла это зрелище. Подобно дереву, возвышающемуся над снеговым покровом, наши чувства способны достичь лишь той границы, где следы жизни еще опознаваемы. То, что не имеет отношения к бытию, не затрагивает наших эмоций. Эти человеческие останки находились уже за гранью между живым существом и продуктом распада. Отстранив полицейского, я шагнула к носилкам и склонилась над трупом.
