Но никто не взглянул на Огульдженнет, на её резко побледневшее, заострившееся лицо. Она и не хотела, чтобы её кто-нибудь видел в этот горестный миг.
— Немцы напали, вот что сказали по радио, — объяснил Атак, подойдя поближе. И тотчас заплакала, запричитала в голос Боссан-эдже.
— О-ох, сыпоче-ек!.. Ох ты, чинар мой крепкий, инер могучий!.. Ты сказал: приеду, и вот… Ох, бела горькая, неминучая!..
— Мама, не надо! — попытался успокоить её Атак. Мать прильнула к его плечу.
— Сыночек, ты-то хоть скажи, что теперь с нами будет? Ох, скажи, милый!
Но тут Хайдар-ага, наконец, овладел собой. Выпрямился, тронул старуху за плечо, нахмереваясь ответить вместо сына:
— Что будет, что будет… Слёзы-то проливать зачем? Потуже пояс придётся затянуть, вот что!
Несчастная Огульдженнет как умолкла в первый, страшный день, так почти ни с кем и не разговаривала. Никого не расспрашивала про своего мужа. И по ночам больше не прислушивалась, не ждала его шагов.
Как-то Огульдженнет поглядела на свой праздничный нарядный шёлковый платок с розами, новый вышитый халат, монисто. Улыбнулась грустно да и сняла с себя всё, приготовленное для встречи дорогого гостя. А сама оделась во что попроще, на каждый день, на чёрную работу.
— Вай, что это?! — испуганно воскликнула ненароком вошедшая Боссан-эдже. — Невестушка, что же люди-то скажут? Да свёкру не понравится, уж точно!
Старухе показалось: её красавица сноха в домашней одежде даже ростом сделалась ниже.
Огульдженнет подняла голову от сундука, куда бережно укладывала свой праздничный наряд, завёрнутый в платок, и проговорила скромно:
— Знаете, мама, тяжело в этом ходить. Или в комнате у нас душно сделалось…
— Вах, пожалуй, так и есть! — спохватилась Боссан-эдже. — А мне, старой, и невдомёк… Ну, не печалься, невестушка, сейчас принесу воды, на пол побрызгаю, посвежеет.
— Спасибо, мама, — Огульдженнет выпрямилась, не выпуская свёртка из рук. — Воды я сама принесу. А праздничные одежды будем носить, когда придёт время. Не сейчас…
Хайдар-ага за дверью слышал весь разговор и, войдя, тихонько сказал жене: «Не тревожь её». И Боссан-эдже отступилась.
Спрятав нарядное платье на самое дно сундука, Огульдженнет принялась за работу. Она сразу, ещё в первый же день, поняла: стыдно сейчас посиживать в доме, на стены глядеть, горю своему предаваться или мечтать о счастливых днях.
В лёгком халате, простой сатиновой рубахе вышла она во двор, с вёдрами отправилась к дальнему колодцу,
…Полдень — в селе ни души, в поле все, от мала до велика. И только Атак, сын Хайдара, задержался в тот час у себя дома. Он выполняет различные поручения бригадира или самого председателя, поэтому в поле никогда не выходит. Жена, Оразгюль, само собой, тоже.