— У тебя брюхо богатея! — крикнула ему торговка из Чрева Парижа.
— А ты сама богата, гражданка?
— Вот уж нет!
— Однако твой живот стоит моего.
— Это ни о чем не говорит!
— Вот и я о том же.
В толпе наконец раздались смешки, это разрядило напряжение. Делормель получил слово, и он его не упустил:
— Я прибыл сюда из Кальвадоса. Там я был простым кровельщиком. Революция меня возвысила. И вот я стою перед вами, такой же, как вы, потому что я вышел из народа.
— Ты вышел из него, но в нем не остался!
— Молчи, негодяй! Молчи! У нас в Нормандии людям, чтобы выжить, приходится варить похлебку из травы, у них больше ничего нет…
— У нас тоже!
— Ты супчик из корней не пробовал, гражданин?
— Я пробовал, — сказал Делормель. — И мне также известно, что генерал Баррас отправился в провинцию с намерением путем реквизиций добыть продукты, нужные, чтобы прокормить Париж. В это самое время из Нанси, из Компьеня, из Шартра уже выезжают огромные обозы зерна.
— Времени больше нет!
— Чего вы требуете? Хлеба? Он на подходе.
— Упразднить комитеты! — выкрикнул какой-то бойкий малый, размахивая топором.
— На голосование! — возгласил депутат из тех, что занимали первые ряды.
— Чем же вы их замените?
— Комиссией в новом составе, и пусть возьмут на учет зерно и хлеб, выпустят из тюрем патриотов, а наши секции объявят себя постоянно действующими!
— Что ж, — сказал Делормель, удивленный притязаниями этого бойкого субъекта. — Пусть решает председатель.
И он поднял глаза на Буасси д’Англаса, но тот как воды в рот набрал.
— Он устарел, этот председатель!
— Другого! Другого!
Говорильне конца не будет, сообразил Делормель, но санкюлотам надоест. Им подавай обещания? Почему бы и нет? Подумав так, он в то же мгновение заметил у выхода Тальена, тот прошел под аркой и скрылся из виду.
Незадолго перед осадой Тюильри Комитет общественной безопасности из предосторожности удалил оттуда мюскаденов. Они возбуждали у мятежников слишком сильную ненависть, их бы всех перебили. Итак, они, расположившись в отдаленных уголках парка, нежились меж грядок на травке в тени деревьев. Им выдали деньги и ружья, переписав их поименно в полицейский регистр; самые недоверчивые, среди которых были Сент-Обен и его приятель Дюссо, отказались фигурировать в этом списке и ограничились тем, что смотрели, как жандармский лейтенант объясняет добровольцам ружейные приемы, ведь многим никогда еще не случалось хотя бы разок выстрелить. Сент-Обен посмеивался, глядя на унылую физиономию лейтенанта, принужденного возиться с рекрутами, которые из всех видов оружия предпочитали болтовню.