Цокая подковами по каменной мостовой, добрые кони домчали до гарнизона, где Микита поцелуйно распрощался со своими гостями, перекрестив каждого и пожелав им всем благополучия в этой и последующей жизни, где им не раз еще придется встретиться. «Там» же мы все будем, только не сразу и не по добровольному стремлению. Да и как туда особенно стремиться, когда на этом свете есть такие блага, как вареники со сметаной, ананасы с зелеными «чубами», да кавуны красноспелые, сочные и сладкие, как солнцевидный пчелиный мед.
В Петербург дядько Микита больше не наведывался. Да, может, ему и не надо было того — память о себе он оставил долгую… Что ж — добрым деяниям и добрая память.
БАЙКА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ,
про коней-лошадушек казачьего конвоя, их уме и нраве, и про красоту и радость конной службы
— Отож яки у нас были в конвое кони, — вздыхал иногда дед Игнат, — не кони, а чудо-кони. Все, як на подбор красавцы, шо статью, шо ростом. И каждый — со своим характером, не было такого, чтоб две коняки с одинаковым норовом. Як люди! Только что людина может претворяться, а животина не станет. Як что не так, тут же покажет, или как-нибудь там обозначит. И на добро и на ласку отзывчива, як та же кошка, або собака. Не то, что безмозгла курка, абож гусак противный — ты до его с добром, а он шипит, як гадюка погана. Гусак он и есть гусак, только что на блюде хорош! Особливо с яблоками. А конь… И дед, распалясь, мог долго и с подъемом рассказывать о тех давних конях, что проходили с ним службу в том его императорского величества казачьем конвое. К примеру, у земляка его Стеблины был конь Рогач, так он на «чмок» откликался. Зайдет Стеблина на конюшню и так тихонько, едва слышно причмокнет губами, его Рогач тут же поднимет голову и эдак радостно, по-особенному заржет — откликнется на хозяйское внимание. Хороший был конь — «слухняный» (послушный).
А у другого казака была кобыла Тишина. Очень справная худоба, но вот имела привычку перед препятствием на полном скаку останавливаться. Бежит, бывало, к «забору» или к «стене», или там к тем же «клавишам», и вдруг за шаг до прыжка — торк обеими передними ногами в упор, и казак по инерции летит через ее голову на землю. А вот ежели ей перед тем упражнением за ухом почесать, а еще коли дать хлебную корочку, посыпанную солью — с хода берет любое препятствие, перелетает, словно на крыльях, любо-дорого посмотреть.
А то была еще кобыла (дед запамятовал ее имя-прозвище), любившая обкусывать соседним лошадям хвосты и гривы. Что она находила в том интересного — трудно сказать, но порою она так преуспевала в своем увлечении, что лишенных природной красы коней нельзя было ставить в строй. Пришлось ту кобылку для начала перевести в ветеринарный лазарет, от греха подальше, а потом и вовсе выключить из списков конского состава царского конвоя. Как говорится, за неблаговидное поведение. Но то был на дедовой памяти единственный случай «лошадиного разгильдяйства».