Ухожу на кухню, отец — в другую комнату. Вскоре оттуда доносятся звуки скрипки.
Люблю скрипку. Отец играет Серенаду Шуберта. Когда-то мы играли её всей семьёй: отец на скрипке, мама на пианино, я на аккордеоне. Мы выступали не только на вечерах в Тумановке, но и на районных и даже на областных смотрах.
Песнь моя летит с мольбою…—
пою я тихо под музыку.
Улавливаю в игре какую-то растерянность, тревогу. Выйду к нему…
Вхожу в столовую, отец уже сидит на диване, откинув голову на мягкую спинку, и о чём-то думает. На его коленях мурлычет, помахивая хвостом, старенький зеленоглазый кот.
Сажусь за уроки, но мысли мои далеко от них. Подо мной громче чем когда-либо поскрипывает стул, шариковая ручка не пишет, и поминутно что-то падает на пол — то линейка, то резинка, то карандаш…
— Галчонок, я поссорился с Михаилом Владимировичем, — заявляет неожиданно отец.
— С завучем? — переспрашиваю, а про себя радуюсь: «Ошиблась. Макарчучка ни при чём. А я, такая-сякая, уже готова была выцарапать ей глаза».
— С ним. Директор, знаешь, всё ещё в больнице. Обернувшись к отцу, с нетерпением жду объяснения.
Молчит. Выражение его лица непривычно грозное. Кажется, что он вот-вот скажет: «Я ему покажу, где раки зимуют…» Не тороплю, жду.
В тот вечер я так и не узнала причины его ссоры с нашим завучем. Оно и понятно, почему: отец щадил авторитет Михаила Владимировича. На следующий день, после продолжительного заседания педсовета, школа разузнала всё до малейших подробностей.
Оказалось, вот какая история. При нашей школе существовал учебно-консультативный пункт по заочному обучению. Если в предыдущем году он проводил кое-какие занятия, то в этом бездействовал. Мой отец, который никогда не сидел на скамье запасных игроков, и учительница математики (под стать ему) Елена Софроновна не раз напоминали об этом завучу, он же всё отмахивался, мол, не горит…
И вдруг загорелось! Михаил Владимирович каким-то образом узнал, что в школу приезжает комиссия. Он тотчас дал указание записывать в классные журналы (задним числом, разумеется) темы непроведенных уроков, отмечать посещаемость… Отец решительно отказался идти на подлог и потребовал вынести разговор о затеянной манипуляции на педсовет.
Педсовет, на котором слушался вопрос о работе учебно-консультативного пункта, состоялся. Мой отец выступил с критикой и, понятно, называл вещи своими именами — «подлог», «очковтирательство». Михаил Владимирович начал метать громы и молнии: «Вы что, Платон Сергеевич, преступников ищете? Не выйдет, не те времена! Занятия, пусть с маленьким опозданием, начались? Вы бы лучше подумали над тем, почему дети историю учить не хотят! Семнадцать двоек — шутка ли? Из-за вас, только из-за вас, товарищ Троян, наша школа со второго места откатилась на шестое…» Отец обрывает оратора репликой: «Завышенных оценок не ставлю и не буду ставить!» Завуч ухватился за эти слова: «По-вашему, Платон Сергеевич, выходит, что все мы непорядочные люди, обманщики, вы же — единственно честный человек?!»