— Ладно, Дасаоцза… — остановил ее Го Цюань-хай. — О дурных делах помещиков долго рассказывать. Мы сейчас не судить его пришли, а за имуществом, которое он награбил да еще и припрятал. Ты не бойся, Добряк, — обратился он к помещику, — мы тебе ничего не сделаем. Ты только скажи, куда спрятал ценности!
— Помещики — такая сволочь, что если их не бить, все равно ничего тебе не скажут, — возмутился милиционер и принялся засучивать рукава. — Давайте-ка отдубасим его как следует.
Го Цюань-хай схватил его за руку:
— Ты что? Бить не смей! Коммунистическая партия запрещает всякое самоуправство. Ду Шань-фа, ты должен добровольно сказать нам: где спрятал ценности?
Добряк Ду, вообразив, что Го Цюань-хай стал на его сторону, повеселел и умильным голосом начал:
— Я всегда говорил, что наш председатель Го…
— Какой он твой председатель! — оборвал помещика старик Сунь. — Он председатель у бедняков и батраков!
Помещик заискивающе улыбнулся:
— Я не сказал мой… сказал наш… А все мое имущество вот здесь в сундуке и шкафу. Клянусь вам, что больше ничего нет…
Го Цюань-хай выбил трубку и усмехнулся:
— Больше тысячи шанов земли и ничего нет? Кого ты обманывать собрался?
— Ведь я два раза отдавал…
— Что ты там отдавал! — прикрикнул на него возчик. — В первый раз — полудохлую клячу да три уздечки, и то тебя силой заставили! А во второй раз, когда здесь Чжан Фу-ин хозяйничал, ты отдал пару рваных одеял. На этом все и кончилось. А золото и серебро припрятал. Что у тебя есть, мы все хорошо знаем! Ты думаешь, для чего нам даны глаза?..
— Если не скажешь, — проговорил с расстановкой Го Цюань-хай, — бить тебя не станем, но в кутузку посадим.
— Вот правильно! — обрадовался такому решению старик Сунь. — Свяжем и посадим. Пусть посидит несколько дней, а потом потолкуем с ним.
Милиционер снял с пояса веревку.
Семья помещика сразу подняла вой. Добряк Ду оглянулся на них, вытер потную лысину и взмолился:
— Не ревите вы! Как начнете реветь, у меня прямо сердце разрывается.
— А когда мы на тебя работали и пот наш со слезами мешался, у тебя сердце не разрывалось? — грозно спросил милиционер.
— Да-да! — вмешался возчик. — Вот я, например, уезжал с первыми петухами, а возвращался, когда уже лампу зажигали. А вернешься, все равно покоя нет: то дрова руби, то лошадей корми, то воду таскай. Заболеешь, так у тебя чашки рисового отвара не допросишься. Только и слышишь: раз заболел, значит так суждено. Вот и тебе теперь тоже суждено!
— Чего с ним разговаривать? — разозлился У Цзя-фу и изо всей силы толкнул помещика в спину. — Отправляйся в кутузку.