Но сплетня буксует. Ей нужны доказательства. Ей нужна горсточка крупки, питательный бульон скабрезных слухов — но мне нечего ей предложить. Вот уже неделю я держу свою питомицу на голодном пайке, вот уже неделю она поднимает на меня голодные глаза, предсмертно шевеля извивами ослабелых щупальцев.
Скользкий взгляд в коридоре, многозначительная улыбка: «Как прошли выходные?» Затухающая амплитуда общественного интереса. «Вы слышали, что…» — «Не очень–то я в это верю». — «А мне кажется, в этом что–то есть — видели, как он преобразился? Костюм…» — «Я бы не придавал этому такого значения. Подумай сама — кто он и кто она…» — «Да, она — это да!» — «То–то же…»
Мужская курилка увлечена обсуждением последних перестановок в руководстве.
«Они вводят должность президента по PR». — «Это сейчас модно — связи с общественностью». — «Лакомое местечко!» — «Еще бы! Делать–то ничего не надо, трещи на людях, как попка, все, что в голову взбредет. Говорят, у начальства большие планы на одну нефтяную компанию, вот они и решили…» — «Да, «Стандард Ойл», я что–то слышал об этом…» — «Интересно, кого назначат?» — «Кого–нибудь из своих». — «Чигасова или Касаткина, наверное. Чигасова проталкивает Якушева, а Касаткина — Рыбья Кость». — «Тсс, тише…» — «Да ладно, можно подумать, что она не знает, как ее у нас кличут!» — «Так, значит, Чигасов или Касаткин? Что ж, посмотрим, кто кого…» — «Да уж, ясно одно, что не мы их, а они нас… Тепленькие места исключительно для своих…» — «Нет, все же, интересно, кого назначат?»
Почему не меня? Ну почему не меня!
Фирозов входит в комнату. Головы склоняются еще ниже, демонстрируя прилежание, — начальник все–таки. Кому охота влететь под дежурный выговор: «В рабочее время вы позволяете себе…» Варианты: разговаривать по телефону, рисовать рожицы на полях отчета, болтать о модах, листать журнал, торчать в Интернете на порносайте, обсуждать служебные перестановки, смотреть в окно, чихать, морщиться, плакать о несложившейся жизни, вздыхать об умершей любви, дышать полной грудью, мечтать о свободном бесслужебном существовании, не работать над отчетами и документами, работать над отчетами и документами.
Выплеск начальственного рвения — понурый взгляд в пол — вынужденная улыбка, соперничающая своей бледностью с поганкой, — губы затравленно лепечут оправдания — усиленное погружение в бумаги — ненависть и презрение.
Презрение и ненависть! Ведь каждому ясно, что начальник, пошедший на понижение, как бы и не начальник вовсе. Как бы он ни выслуживался, как бы ни воспитывал персонал в духе обостренной ответственности и любви к конторе, но сквозь контуры невнятного будущего ясно рисуется его персональный конец. Существуют только два варианта — возвращение наверх, в крону разросшегося начальственного древа, на олимп бессмертных, или вылет из конторы, стремительный и безвозвратный, Третьего не дано. Но для рядового персонала все варианты одинаково равны, потому что и взлет и вылет одинаково их не касаются. Какая разница, кто будет на тебя орать по поводу пустяковой ошибки в отчете?