Дальше пошёл «Обязательный обман — умный разговор». Про здоровье.
– Я ныне уже и вставала сама. Лубки сняли, ходить могу. Только вот ослабла я. Да и болит нога, коли долго хожу.
– Тут болит?
– Нет.
– А тут?
– Ваня… у меня другая нога сломана была.
Почему у Кукина: «Заиграла в жилах кровь коня троянского»? Троянский конь — деревянный. А я — нет. В смысле — не деревянный, а вполне живой. Конь. Со всем этим… жеребячьим. Или, правильнее, жеребцовым? Но — деревянным. Совершенно. Аж звенит. Особенно, когда у меня под ладонью уже не лодыжка, а нежная, удивительно гладкая жаркая кожа внутренней стороны бедра. Женского. Это — под ладонью. Я бы даже сказал — под запястьем. А под некоторыми пальцами — интимная брижка. Поскольку таковую же, но — стрижку, я здесь ещё не спрогрессировал. Идиот ленивый! Вот что прогрессировать надо было в первую очередь!
А под средним и безымянным — просто пылают огнём уже набухшие, плотные такие, внутренние губы. А перед глазами у меня молодая красивая женщина с великолепно очерченным, трепещущим под тонким полотном, бюстом и в совершенно полностью отдающейся позе с прикрытым локтем лицом — поза ожидания: а вдруг стыдно ей будет. Чего-нибудь эдакого…
" — Хорошо ли тебе, девица? Хорошо ли, красавица?
– Ой, дедушка Мороз, хорошо! Так хорошо! Но так стыдно…».
Это — русская народная сказка. А такая же, но — мудрость, гласит: «Темнота — друг молодёжи». Что и озвучивается Марьяшенькой:
– Ванечка, лампадку загаси.
Пришлось оторваться. От всего этого… Поплевал на пальцы, прижал фитиль. Он немного по-чадил, темно стало. Вернулся к постели, а Марьяши и не слышно. Будто и не дышит, будто спит. Ага, устала и заснула. Я, было, сунулся к лицу проверить.
«А девица не спала
Того поджидала.
Правой ручкой обняла.
И — поцеловала».
Хорошо поцеловала — наповал.
«Меня милка провожала
И растрогалась до слез.
На прощанье целовала
То меня, то паровоз»
А у нас тут не провожание, а совсем наоборот. И я — один за всех. В смысле: и за себя, и за паровоз. Причём — курьерский.
Все тряпки с меня слетели в момент, рубаха вместе с поясом и банданой, штаны вместе с сапогами. Дольше всех портянки продержались. Почти до самого конца акта. Всё-таки, две недели воздержания после месяца обильной диеты — это много. Это я про неё. Не смотря на всё произошедшее. Стосковалась девочка, соскучилась. Тут не до затянутого коитуса, не до ласк «щемящих до боли». Всякое… «прологирование» — пофиг и нафиг. Тут, как в фольклоре: «Ей охота, и мне охота — вот это охота». Ураган. Торнадо. Взлетают — все.
Господи, какое это удовольствие обладать красивой зрелой здоровой женщиной! Желающей и желанной. Когда каждое прикосновение к ней вызывает дрожь, аж волосики по спинному мозгу встают дыбом. Когда каждый кусочек её тела хочется одновременно и поцеловать, даже не касаясь, только дыханием. И укусить, вырвать, сгрызть. Когда её всю хочешь то завернуть в клубочек, спрятать, уберечь. То наоборот — раздвинуть, развернуть, вывернуть, распять. Чтобы войти в это во всё — глубже. Не только туда куда…, а вообще — чтоб чувствовать всё её тело. Везде, всей своей кожей, и изнутри, и снаружи… И вот, выворачивая её и проникая в неё, доходишь сам до края в себе самом, до предела, когда уже нет сил вздохнуть, когда весь как сведённая судорогой запятая, вставшая на дыбы, как одноногая балерина на пуанте. И… и тут собственно любовная судорога. И уже тебя самого вскидывает, разворачивает, выворачивает в обратную сторону. А потом обратно, а потом снова…. Всё слабее, всё тише… Можно уже выдохнуть. И вздохнуть. Вообще, вспомнить об этом ненужном занятии — дышать. И чувствуя, как дрожат мышцы рук, ног, спины, живота…, осторожненько, чтоб не наступить коленкой и не сделать ей больно, перелезть через её раздвинутые ножки. Одну ножку. Прикасаясь, напоследок, своей кожей к её. Хоть где, хоть чем, хоть к чему. Потому что — невозможно оторваться. Потому что — нет сил продолжить. И просто быть — тоже сил нет.