Второй симптом: рубашка. На ней — «срачница». Она же «срамница», она же «сорочица». Она же сорочка: две лямочки, позднее переименованные в бретельки, позволяют любоваться открывающимся видом белых круглых плечей и точёной шеей. А красивая женская шея… На которой ничего в складочки не собирается, по которой адамово яблоко туда-сюда не дёргается… Ну что сказать — последнюю сакскую королеву Англии называли Эдит — Лебединая шея. Дочка её — Гита — в мать пошла. Красотой. А замуж — за Мономаха. То-то Мономах так печалился, когда она умерла.
Но добило меня не это. В избе довольно жарко, и поэтому госпожа боярыня прикрылась одеялом не по шейку, не по плечи, а несколько ниже — под грудь. Каковые, хоть левая, хоть правая, хорошо просматриваются под тонким полотном сорочки. Включая явно поднявшиеся крупные коричневые соски, хорошо, насыщенно окрашенные ореолы, и собственно возвышения, прелестной полусферической формы нежно белого цвета. Загадочно просвечивающие и выразительно оттопыривающие полотно рубашоночки. И всё это дышит. Причём отнюдь не в режиме медленного сонного дыхания. А скорее наоборот — трепещет. Не то в ожидании, не то в предвкушении. Не то — в том и другом одновременно.
Где у меня запекло — объяснять не надо. Туда же и кровь вся от мозгов отхлынула.
" — Доктор! Доктор! Я — импотент!
– Не встаёт?
– Наоборот! Так быстро встаёт, что бьёт по лбу! Теряю сознание и ничего не получается!»
Я как-то несколько сильно залюбовался этой картинкой. Как-то во всюда сразу бежать захотелось. Мысли всякие… не, не мысли — обрывки мыслей. Типа: «а вот я счас… и сразу… и левую, и правую… и вот так, а потом…». Марьяше пауза показалось долгой. Она так, как бы сонно, приоткрыла глазки:
– А, это ты, Ванечка. А я тут немножко задремала. Давно ты ко мне не заглядывал. Да ты присядь. Как поживаешь? Всё в делах, в заботах?
И, изображая, утомление от света лампадки, прикрывает глаза локтем. Причём той рукой, которая с моей стороны. Как местные мужики реагируют на вид голых женских подмышек — я ещё в Киеве хорошо понял. Особенно, когда они бритые. Не мужики. Смысл понятен — дама подготовилась к встрече. Причём, учитывая известные ей мои парикмахерские предпочтения, именно со мною.
«Если женщина просит…» — то, по песне, даже и снег не идет. А я уж тем более — никуда не пойду.
Присел на постель, одеяло подвинул и ручку свою ей на лодыжку положил. Ага. Прямо на кожу. А куда ещё? Прямо на голую женскую тёплую гладкую… Она так… очень глубоко вздохнула. И очень медленно выдохнула. Но руку с лица не убирает, ногу не отдёргивает. Только дышит… интенсивно. Я, наверное, тоже. Потому как кровь к лицу прилила, и телу жарко. Всему телу. Включая его кое-какие, в обычном состоянии не сильно заметные и не далеко выступающие части. В обычном — да. А вот в этом… Даже не усесться никак.