— Долго вас не было, — буркнул он.
Рябинин тускло улыбнулся. Слежевский заскучал? Или его томило одиночество? Или пришлось день молчать, а ему нестерпимо хотелось выговориться? Но вулканическая мощь слов разрывает обычно преступника… Слежевский — потерпевший; Рябинин признал его потерпевшим.
— Как жизнь, Олег Семёнович?
— Шутите…
— Не забывайте про детей.
— В романах пишут о прекрасной смерти супругов. Умерли в один день… А если есть дети? Им-то каково потерять сразу обоих родителей?
— Ваши обоих не потеряли. — Рябинин поправил очки, вздыбя стёкла под таким углом, чтобы они усилили его зоркость до биноклевой.
— Не потеряли, — ответил Слежевский с невероятной тоской.
Рябинин вдруг подумал про обман и про обманы, которые ему всегда претили. И не только по моральным запретам — он страдал бы от брезгливости, если бы опустился до трусоватой лжи, именуемой обманом. Но была ложь почти святая, придуманная слабым человеком, — когда обманываешь самого себя. И Рябинин — не тот, не юрист первого класса — тоже бессознательно прибегал к ней, как и все смертные. Потому что… Потому что проще всего обмануть себя.
— Я не сплю, — сказал Слежевский.
— Почему? — зряшно спросил Рябинин.
Слежевский и не ответил.
— Сергей Георгиевич, бог есть?
— У каждого свой бог, — сказал Рябинин опять зряшно, потому что Слежевский мог спросить, какой бог у него, у следователя.
— Нужен общий.
— Зачем он вам, Олег Семёнович?
— Кто-то должен нас с Анной рассудить…
— Люди.
— Кто — вы?
— Я не могу.
— Почему же? Вы юрист… Фемида…
— Я не выслушал вторую сторону.
— А мне… не верите?
— Ваши факты… — начал было Рябинин.
Слежевский ринулся через стол — лёг грудью на столешницу, разбросал руки и вскинул голову. Как упавшая птица. Его воронёные волосы оказались так рядом, что в стёклах очков следователя потемнело.
— А я добавлю фактов! Если жена зовёт беременным мужиком, при детях, а?
— Да… — нашёл Рябинин самое нейтральное слово.
— А если спрашивает при детях, не потратил ли я недостающую трёшку на бабу?
— Да…
— А где я ночую, если приду после двенадцати? Дом закрыт на ключ, эта избушка на замок. Сплю на земле, в кустах смородины. А?
— Да…
— А когда возвращаюсь из командировки, то моя одежда обыскивается и просматривается, как у шпиона.
— Да…
— А если тарелка супа летит мне в лицо, при детях?
— Вы её ненавидите… даже мёртвую, — удивлённо перебил Рябинин его поток.
— Мёртвые — самые страшные. Им даже отомстить нельзя.
Слежевский оттолкнулся от стола и выпрямил сухощавое тело. Его чёрные глаза вдруг засветились кровавым непроходящим огнём, таким сильным — особенно правый глаз, — что от него окровавилась и правая щека. Рябинин беспомощно огляделся — что?.. Печка приоткрылась, бросая из щели адскую полоску.