Перевод В. Резник
Предавшись безмятежному светилу —
померкший от сверканья полый круг
сам у себя свою отъемлет силу,—
смежаю веки. Очутившись вдруг
во мраке алчном, им переполняясь,
я тотчас забываю все вокруг.
Плененный свет, в потемках разгораясь,
цветет во мне, как угли, черно-ал,
пульсируя и в траур облачаясь.
Твердеет в тигле вспыхнувший кристалл,
в горниле тела крепнет день сожженный,
мерцая, умирает, как коралл.
В сомкнутых веках бьется отраженный
блеск мирозданья, в горнюю тюрьму
ввергаюсь я, лучами ослепленный.
Биенье гулко наполняет тьму
томящихся во мне каменоломен,
мрак мирозданья, жаркую сурьму.
Паляще бел и раскаленно темен,
трепещет день, влекущийся во мрак,
как море, он беззвучен и огромен,
слепое око по небу вот так
кружит, касаньем постигая вещи,
на ощупь повторяя Зодиак.
Артерий кровоток в тугие клещи
взял тело… и открылся ледоход,
и плоти нет, и только воды плещут.
Полночной плоти темный небосвод,
кромешный полдень логова, чащобы,
глухих лесных биений хоровод —
эти провалы в мрачные утробы —
забавы полдня: блики, светотень
рельеф формуют и чеканят, чтобы
плоть неустанно претворялась в день.