Баронесса не прерывала плачущую просительницу. Мольбы и слезы бедной женщины тронули бы ее, но она вспомнила, как вчера муж рассказывал ей о суде и что уездский Козина, без сомнения, будет осужден на смерть. Она готова была прослезиться, глядя на красивого пухленького мальчугана и на его златокудрую сестренку. Дети не понимали, что происходит, какое тяжелое горе грозит им и их родителям, и переводили глаза с плачущей матери на красиво одетую знатную барыню.
— Не плачь, бедная, — сказала баронесса. — Мне жаль тебя, и я бы охотно помогла… Желаю, чтобы твои дети не остались без отца… Но я ничего не могу сделать…
— Но его милость барон…
— Ты ошибаешься. Судит твоего мужа не он, а суд в Праге. От него все зависит. Посмотрим, может быть, что-нибудь и можно будет сделать…
Она оборвала речь на полуслове. Ее остановил звук приближавшихся шагов. Петр испугался и машинально отступил в кусты. Он, как и баронесса, сразу узнал эти шаги. Ламмингер уже стоял здесь. Слушая баронессу, Ганка не заметила, как подошел барон.
Ламмингер обвел своим холодным пронизывающим взором необычную группу. И тут вдруг Ганка услыхала его слова.
— Кто впустил ее сюда? — строго спросил он.
Ганку кольнуло в сердце, когда она услышала его голос. К баронессе она готова была чувствовать доверие и даже не боялась ее… Но его… Это же он! Ломикар! Будто коршун повис над ней. Дыханье у нее перехватило, и она судорожно прижала к себе маленькую Ганалку, которая, точно испуганный цыпленок, спряталась в складках ее платья.
— Ваша милость! — еле выговорила она сдавленным голосом.
— Что тебе нужно? — сухо спросил Ламмингер.
— Это жена Козины… — поспешила объяснить баронесса, смущенно глядя на обоих.
— Да? И чего же она хочет? — равнодушно спросил барон. Вместо баронессы ответила Ганка:
— Ваша милость! Мой муж так долго сидит в тюрьме…
— Это он послал тебя?
— Я не могла с ним видеться, ваша милость. Я была там, но меня не пустили.
— А если бы и пустили, он едва ли послал бы тебя сюда. И напрасно ты пришла. Сужу его не я, а суд в Праге.
— Ваша милость… если бы вы только… вы все можете… По вашему слову сделано, по вашему же слову его и отпустят. Ваша милость, богом заклинаю вас, ради этих детей!..
— О них он сам должен был подумать, прежде чем идти против своих господ, — ледяным тоном ответил Ламмингер.
На мгновение наступило мучительное молчание. У Ганки словно отнялся язык от этих жестоких слов. Баронесса не знала, что сказать.
— Когда же, ваша милость, отпустят Яна? — спросила, наконец, Ганка тихим сокрушенным голосом, не осмеливаясь больше просить о милости.