-- Дураку скажешь,-- хмыкнул Устинов.-- Зубы-то скалить с такими же. Пусть сам понюхат вначале.
Он грузно опустился на лавку.
-- Ну. чего вытаращилась? Ставь самовар, така-сяка...
@BLL=
Андрей Ходырев, сухой, жесткий мужик лет тридцати пяти с глубоко запавшими глазами и постоянной щетиной на лице, которая вылезала сразу же после бритвы, сидел на скамье подле железнодорожной избушки с путевой связью. Ждал пассажирский. В самой избушке с закопченными стеклами сердитая баба неопределенного возраста в сером ватнике, в сером, грязном платке, время от времени что-то хрипло выкрикивала в телефонную трубку, эта сердитая баба сидела тут всегда, сколько Андрей себя помнил.
Со стороны города показался пассажирский -- два зеленых, обшарпанных вагончика с побитыми стеклами и дверями. В кабине дизеля Ходырев издалека разглядел знакомого машиниста и на ходу забросил в кабину рюкзак, вскочил на подножку. На разъезд медленно втягивался встречный состав с лесом.
-- Далеко рубят?
-- На тридцать третьем. Недорубы подбирают.
-- Остатки?
-- Ну.
Лес шел плохонький, тонкомер, большей частью осина и березняк. Из-за многократного переруба лесоучастки, разбросанные вдоль узкоколейки, некогда многолюдные, начали хиреть, а некоторые были давно брошены и зарастали бурьяном. Печать запустения коснулась железной дороги тоже -- плясали костыли в подгнивающих шпалах, шпалы меняли редко, наспех и без всякой пропитки. Давно заросли кустами противопожарные просеки, а на полосе отчуждения поднялся лиственный подрост, и зеленые ветви то и дело хлестали по кабине бегущего локомотивчика, скребли по вагонным стеклам.
В Волковке, кроме Ходырева, никто не сошел, поселок был мертв. Затих вдали перестук колес, и Андрей остался на шпалах в одиночестве.
Майская яркая зелень еще резче подчеркивала провалившиеся, черные крыши бараков, оседающих в землю. В оконных глазницах кое-где сохранились стекла, и вечернее, низкое солнце плавилось в них отраженным заревом. Кладбищенская, гнетущая тишина вокруг обессмысливала любое созидательное усилие и самое жизнь со всеми ее тщетами.
В окружающем пейзаже явно чего-то недоставало. Андрей пригляделся -- еловый синий массивчик на горизонте за зиму бесследно исчез, и в привычной глазу картине появилась еще одна зияющая пустота.
Андрей закинул рюкзак на плечо и медленно двинулся в гору по обдерневшей дороге, на душе было скверно. Решив сократить путь, он свернул с дороги и пошел напрямую по кустам и бурьянам, бывшим когда-то огородами.
Его изба, купленная в прошлом году за три сотни, стояла на отшибе возле леса. Вернее, это была даже не изба, а целое крестьянское подворье, рубленное встарь из красного леса с большим толком. Леспромхозовские бараки, поставленные сразу после войны для спецпоселенцев, быстро пришли в негодность и теперь догнивали, по словам старика Устинова, чье подворье стояло на другом конце поселка, здесь был раньше крестьянский починок на две семьи с небольшими пахотными клиньями.