— Не хочу ничего от тебя скрывать… Я пришла поговорить о Гвидасе.
Вот как! О Гвидасе? Это, конечно, куда важнее моей беременности!
— Котрина, я люблю этого человека, и он меня любит.
— Откуда ты знаешь, что он тебя любит? — проворчала я.
— Знаю, миленькая.
Я села и заглянула ей прямо в глаза.
— Послушай, мама, не надо называть меня миленькой!
Взгляд у нее сделался ледяным, голос задрожал.
— Нет, это ты послушай! Я люблю этого человека и хочу, чтобы ты вела себя с ним по меньшей мере прилично.
— Я и веду себя прилично. Ты разве не заметила? Я живу своей жизнью и даже не цапаюсь ни с кем, как раньше. Кроме того, я-то здесь при чем?
— Как это при чем? Тебе, как и мне, надо будет жить вместе с ним.
— Не хочу я с ним жить!
— Но почему? Можешь по-человечески объяснить, почему?
— Потому что он мне не нравится! — взвыла я. — Мне не нравится этот проклятый врун и бабник! Сама видела, как он с официантками обжимается. Он, как и папа, тебе изменяет! И ничего удивительного, что изменяет, ты для него слишком стара! Посмотри на себя! Посмотрись в зеркало! Тебе не кажется, что ты для него стара?
Мамочка во все глаза уставилась на меня и стала ловить ртом воздух.
— Котрина, что ты говоришь!
— Говорю, что думаю. Люби его сколько тебе угодно, а меня оставьте в покое! Мне на вас наплевать!
— Котрина!
— Что «Котрина»? Ты ведешь себя, как шлюха, а от меня требуешь, чтобы я соблюдала приличия?! Тебе до меня никакого дела нет, так и нечего изображать из себя заботливую мать семейства!
Тут мама влепила мне пощечину, и я умолкла. Она тоже молчала, ее трясло, видно, сама испугалась того, что сделала. После паузы она заговорила снова, на этот раз тихо:
— Еще я хотела сказать… Гвидас купил тебе путевку в Ниду, в прекрасный оздоровительный лагерь. Поедешь туда через три дня. Может быть, кроме всего прочего, тебе там помогут избавиться от некоторых вредных привычек — например, от пристрастия к коньяку…
Черт, припомнила-таки этот коньяк!
На том душеспасительная беседа и закончилась, мама — обиженная и рассерженная — вышла из комнаты. Вот и прекрасно! Мне теперь уже все равно, пусть знает, что я про них думаю.
Ясно как день: они решили от меня отделаться, выкинуть из дома, чтобы я им не мешала. Третий и всегда-то лишний, а сильно обозленный третий — лишний тем более! Мерзость, мерзость, мерзость… Черт, что же мне теперь делать? Мне всегда смешно было смотреть, как другие убегают от инфаркта или, синие и промерзшие насквозь, с нечеловеческими воплями ныряют в прорубь, а теперь, получается, сама буду каждый день как дура трюхать по берегу… Наперегонки с целлюлитными венерами и развратными пузатыми стариканами. Нет! Вот этому уж точно не бывать! Пусть меня на куски режут, я туда не поеду!