— Вот здесь другие, слаще и нежней, они, надеюсь, больше вам по нраву придутся… — мягко сказал он. — Так, нашел я, что искал. Вот свадьба Анны, брачного союза вот отпрыски ее. Я прежде, каюсь, не любопытствовал насчет судеб дальнейших моих детей. И было отчего! — Он виновато взглянул на Говарда поверх книги. — Едва лишь обнаружил я, что Анна за некоего Сайкса замуж выйдет и город наш покинет, — опечален, я большего узнать не пожелал.
— За Сайкса! — вырвалось у Говарда.
Чтобы успокоиться, он запихнул в рот еще пирожок — тот и правда был повкуснее, мягкий и с шоколадом.
— Так, истинно, но он ли предок ваш — не знаю точно, к своему прискорбью, — невесело отозвался Хатауэй. — Как вам уже известно, заточен я в этом городе, к нему давно прикован, и записи мои, подобно мне, бессильны выйти за его пределы. Одна надежда, что потомство Уилла завесу приоткроет этой тайны… — Он стал водить пальцем по ветвям родословного древа, нарисованного в книге. — Уилл пределов града не покинул, здесь жил и рос, разбогател изрядно, и Манипенни отпрыски плодились, фамилия дошла до ваших дней. Вот с кем их дочки породнились дальше: тут Маунтджои, тут и Колдуики, вот Уиггинсы — все местные семейства. Вот вижу, в девятнадцатом столетьи был брак меж Манипенни и Хиндом…
— Еще чего! — хором вознегодовали Катастрофа и Говард.
Катастрофа от возмущения так вскипела, что по рассеянности даже отхлебнула вина. Брови у нее поползли вверх.
— Теперь стало вкусно! — воскликнула она. — Да оно же как земляника!
Говард подметил, что Хатауэй улыбнулся краешком рта.
— А вот сыскалось то, о чем я думал. Да, ваша матушка и правда нам сродни. Читаю, Катриона Манипенни и Квентин Джослин Сайкс… так, сочетались браком… от Рождества Христова в год такой-то… О детях речь… — Тут зеленоватые глаза Хатауэя озадаченно уперлись в Говарда, и он поспешно опустил взгляд в книгу. — Извольте: Говард Грэм, Коринна Милдред Долорес, — дочитал он. — Все верно.
— Почему вы так поглядели на Говарда? — насторожилась Катастрофа.
— Как?
— Удивленно, вот как! — ответила Катастрофа. — Там написано что-то не для детей, да?
Хатауэй слегка покраснел и озабоченно покачал головой.
— О, что вы, право, — отозвался он. — Все в записях моих благопристойно, однако если благородным вашим родителям молчать угодно было, и мне негоже нарушать молчанье…
— В чем дело? — напрямик спросил Говард.
— Не думайте, о Говард Грэм, худого! — удрученно произнес Хатауэй. — Напротив, здесь о добром сердце речь. Так батюшка и матушка скрывали, что вы — дитя приемное? Иль нет? Пока что этой тайны не открыли?