— Это что же получается? Писать свидетельство о смерти на человека, который жив?
— Да что тут сложного? Ты просто бюрократ какой-то. Причина будет та же. Перебор, отравление, острая интоксикация, блокада сердца, почечная недостаточность. И так далее. Я что, тебя учить должен? Я же электрик, а не судмедэксперт. Ты вот знаешь, что такое ом, килоом, вольт, ампер?
— Бог мой, да откуда? В школе что-то…
Шапаков взял стакан Степанова:
— А то нагреется наша хванчхара. — И выпил большими глотками. Кадык двигался как поршень.
Тут из кустов к столу вышел Чураков. Он был в длинной солдатской накидке, капюшон глубоко закрывал голову.
— Шапак, — очень медленно и глухо сказал он, — ты чего, хочешь мне простудить боярина Сергея, сына Григорьева? Не видишь, стихия надвигается?
Шапаков вскочил, вытянулся во фрунт, утерся и сказал звонко, громко, радостно:
— Никак нет, вашбродь! Накормлен, напоен! Разъяснительная беседа проведена в полном объеме, а ежели что, вдолбим-с дополнительно и с должной доходчивостью!
— Ну, поехал? — склонился как бы в поклоне Шапаков.
— Мотай, смерд. Давно пора. Глушитель поставь.
— А что, не дошло? — сказал Чураков, глядя на Степанова. — Сергей Григорьевич, скажи, успокой душу, все ли ты понял должным образом?
Степанов встал, но Чураков спокойным и каким-то зловещим голосом осадил его:
— Сядь, не ерзай попусту. Не люблю. Давай, принимайся за дело. А то, вишь, ливень сейчас грохнет страшный. Наше место под солнцем почему-то притягивает стихии. Сергей Григорьевич, ты не знаешь почему? Хотя откуда тебе знать… космогонию? Специалист ты узкий. Очень узкий.
— Голое место, — сказал Степанов. — Холмы, возвышенность, вода. Вот и притягивает.
«А если… пойти сейчас, сесть в машину и уехать? Наверняка бензин слили… наверняка».
— Это поправимо. Насадим тополей, туй, лип. Громоотвод возведем, все равно собственный ретранслятор надо делать. Усовершенствуем.
— Сядь, Сережа, сядь, что ты все торчишь? — устало сказал Чураков Степанову. — Брось ты эти рефлексии. Да сядь ты, я сказал!
Степанов, удивляясь сам себе, сел.
— Выпей вина.
Степанов выпил почти полный стакан.
— Вот сулугуни, чурчхела. Ешь.
Сыр показался совершенно безвкусным.
— Не обижайся, Сережа. Не обижайся. Жизнь коротка, нам некогда. Как ты уловил, надеюсь, из разъяснений этого моего обормота Шапака, тебе уже ничего не угрожает, если ты сам себе… ну ладно. Если ты его, этого гада, правильно понял. И что ты, именно ты — убийца старшего Зеленцова, и младшего, ты тоже понял. Но никто никогда этого не узнает.
— Я не убийца, — тихо произнес Степанов.