— Правда ли то, о чем говорится? — обратился к Гарамурту Сахыт пальван. — Если ты мусульманин, то не солжешь перед лицом Господа.
— Правда, — ответил Гарамурт, опустив голову, словно разговаривал с землей. — Бес попутал меня, аксакал. На сей раз вы вы простите меня! Не устоял, так много добра валялось… Поддался лукавому…
Говшут хан опередил Сахыт пальвана. Поигрывая плетью, он тихо произнес:
— Ты врешь, что добро валялось, удалец! — он сделал ударение на последнем слове, вложив в него всю силу своей неприязни. — Не бывает валяющегося добра. За него заплачено кровью лучших туркменских сынов. Кровью мужественных женщин, которым мужики вроде тебя в подметки не годятся. Слезами детишек заплачено. А ты…
Кто-то из толпы докончил предложение Говшут хана.
— А ты, подлец, хуже женщин оказался… Теперь и Пенди бай, и все мы поняли, для чего ты пробыл у него пять дней чабаном. Отсидеться решил, пока пули свистят! Эх ты, подлец!..
Сахыт пальван посмотрел на стоящего рядом аксакала.
— Ровесник, какое наказание ему определить?
Ровесник Сахыта пальвана был, видимо, человеком робким. Потирая руки, он промямлил:
— Его… за его проступок… надо прогнать в пески… Пусть останки этого бесстыдника растерзают птицы и звери. Что я еще могу сказать?!
Но тут прозвучал жесткий голос Говшут хана:
— Ты не знаешь, что говорить, аксакал?
— Ай, хан… — аксакал, оказавшись меж двух огней, растерялся. — Я ведь тоже не погладил его по головке… Сказал же, чтобы труп его расклевали птицы и растащили звери?
— Даже труп такого подлеца, который зарится на готовое в то время, как туркмены проливают кровь за землю свою, за народ, поган. И если мы своими руками отправим в наши чистые, священные пески, погань и испачкаем их, то тоже станем соучастниками совершенного им преступления.
— Что же тогда делать, хан? — испуганно спросил старик после жесткой речи хана.
Хан более не мог сдерживаться, его прорвало:
— Надо на глазах у всех расправиться с ним с помощью украденного им кинжала. Пусть он уйдет как мученик, пострадавший от вражеского оружия. Любое другое наказание будет для него слишком мягким. Как тебе мои слова, аксакал, согласен ты со мной?
Аксакал часто-часто заморгал:
— Согласен, хан, согласен!
Толпа замерла, затаив дыхание. И все же нашелся человек, пожалевший преступника.
— Хан ага, а может, ты назначишь ему сорок ударов плетью?! — В тишине его слова прозвучали как раскаты грома. — Может, после этого подлец одумается, человеком станет.
Не раздумывая, Говшут хан возразил:
— Лук, даже побывав в Мекке, не становится слаще… Выполняйте приказ на глазах у всех!