— Почему бы тебе не позвонить ему и не спросить?
Я направляюсь в кабинет, в который после встречи с президентом Сноу предпочитаю заходить как можно реже. Набираю номер, и спустя несколько гудков Пит берёт трубку.
— Привет. Хотела только узнать, нормально ли ты добрался домой, — говорю я.
— Кэтнисс, я живу через три дома от тебя.
— Да-да, конечно, но погода дрянь и всё такое... — бормочу я.
— Со мной всё в порядке. Спасибо, что позвонила. — Долгая пауза. — Как Гейл?
— Ничего, помаленьку. Мама и Прим делают ему обёртывание снегом.
— А как твоё лицо? — спрашивает он.
— Мне тоже приложили компресс из снега, — говорю. — Ты Хеймитча сегодня ещё не видел?
— Видел. Вусмерть пьян. Но я затопил ему печку и оставил хлеба, — отвечает Пит.
— Мне нужно поговорить с... с вами обоими. — Сказать больше я не осмеливаюсь — все наши телефонные разговоры наверняка записываются на плёнку.
— Думаю, надо подождать, пока буря не уляжется, — возражает Пит. — Всё равно до того, как всё не успокоится, ничего особенного происходить не будет.
— Не будет, — соглашаюсь я.
Буря бушует ещё два дня, и, наконец, выдыхается. Сугробы намело такие, что я утопаю в них по самую макушку. Ещё один день уходит на то, чтобы расчистить дорожку, ведущую из Посёлка Победителей в город. Всё это время я ухаживаю за Гейлом, лечу свою щёку снегом, всё время прокручиваю в голове то, что помню о мятеже в Восьмом дистрикте — а вдруг пригодится для нашего дела. Опухоль на лице понемногу спадает, остаётся лишь чёрный «фонарь» под глазом, а след от удара начинает чесаться — значит, подживает. Но при первой же возможности я звоню Питу и зову его прогуляться в город.
Мы поднимаем Хеймитча и тащим его за собой. Он упирается и вопит, но не с таким рвением, как обычно. Мы все понимаем — нам надо обсудить происшедшее, а наши дома в Посёлке Победителей — пожалуй, самое опасное для подобной беседы место. Фактически, мы идём, не произнося ни слова, до тех пор, пока последние строения Посёлка не остаются за спиной. Я придирчиво оглядываю трёхметровые стены снега по сторонам узенькой расчищенной дорожки, прикидывая, не обрушатся ли они на нас.
Наконец, Хеймитч нарушает молчание.
— Ну что, значит, мы все собираемся пуститься в даль неведомую? — спрашивает он.
— Нет, — говорю, — больше нет.
— Неужто ты осознала все недостатки этого предприятия, солнышко? — спрашивает он. — И что, есть новые блестящие идеи?
— Я хочу поднять мятеж — брякаю я.
Хеймитч хохочет. Причём смех даже и не издевательский, а так, просто ржач. Это ещё хуже — значит, он не принимает меня всерьёз.