— Три машины, вот как! Кто это с ней приехал?
— Разные, наши все, районные.
— Век живи, а всех своих районных начальников так и не распознаешь.
Лампия толкнула Нюрку в бок, горячо зашептала в ухо:
— Шубу-то разглядела? Кругом мех.
— Разглядела, — ответила Нюрка. — Трудодни-то небось не такие, как у нас, вот и мех кругом.
— А к свиньям тоже в шубе ходит? Али в ватнике?
— В белом халате.
— Она докторша, чи що?
— Профессорша.
— Ладно тебе, — обиделась Лампия, а немного помолчав, начала спрашивать снова:
— Шляпку-то видела?
— Видела. С вуалькой.
— С какой вуалькой?
— С сеткой.
— Сетка эта — мужиков ловить.
— Болтай больше! — сказала Нюрка.
— А чего болтать? И как только у нее уши не мерзнут под таким ведерком?
— В машине тепло, она в машинах ездит.
Лампия вздохнула.
— Вот это жизнь, бабы! — с завистью зашептала Пелагея. — Мне бы так устроиться.
— Спи больше, устроишься.
В комнате образовались группы по два, по три человека, разговоры возникали самые разные, то шепотом, то вполголоса. Кто-то спросил:
— Чего делать-то будем? Чего ждем?
Ему ответили:
— Раз позвали — значит, надо. Подождем.
— Нам торопиться некуда, чего-нибудь дождемся.
— А угощенье будет?
— Не без этого. Бороздин, наверно, уже водку разливает. Сейчас и тебе вынесет.
— Мне много не надо. И мало не приму.
— Помалу он не наливает, придется пить.
— А вправду, чего они там делают?
— Кто их знает. Наверно, ей хлеб-соль подносят, а может, сговариваются, чтобы все было на уровне. Только угощенье будет не здесь. На вечер ужин готовят.
— Нас-то позовут?
— А не позовут, так из колхоза выйдешь?
Пелагея наклонилась к Нюрке и к Лампии, спросила:
— Слышали, вечером угощенье будет.
Нюрка засмеялась:
— Доклад будет, а не угощенье.
Засмеялась и Евлампия:
— Вытри нос лучше!
Нюрка повторила:
— Для кого угощенье, а для тебя, Палага, доклад да выволочка.
Палага фыркнула:
— Тебя позовут, выскочка!
Так стояли, сидели и переговаривались довольно долго. Наконец дверь из председательского кабинета открылась. Первая вышла оттуда Смолкина — она была раздета, но в шляпке; за нею председатель и кое-кто из районных, но не все. Часть гостей задержалась в дверях, на пороге. Все остановились, словно ожидая, что сейчас скажет Елена Ивановна. А она действительно собиралась, видимо, что-то сказать — это было заметно, но пока раздумывала, с чего начать.
Нюрка, Евлампия, Пелагея уставились на нее во все глаза, рассматривали пытливо и в общем доброжелательно, не пропуская ни единой мелочи. Сейчас, когда Смолкина сняла пальто, ее можно было разглядеть всю, с головы до ног.
Елена Смолкина оказалась гораздо старше той, какая была на портрете, и даже сходство между этими двумя Смолкиными Нюрка обнаружить не смогла. Прежде всего, живая Смолкина была рыжая, а не черная, как в книжке, и не круглолицая, а сухощавая — какие уж там ямочки на щеках! И, конечно, на носу не оказалось никакой шадринки: на таком хрящеватом, сухом и сильно заостренном носу, как у нее, шадринке даже и уместиться-то негде. Все это показалось Нюрке очень странным, потому что она думала о Смолкиной как о молодой девушке, о своей сверстнице. Далее: на портрете Смолкина была в платочке, как всякая обыкновенная деревенская женщина, а на живой на ней красовалась шляпка. Ну и что ж такое, что шляпка? Ну и пускай, шляпка так шляпка! Правда, Нюрка ни разу еще в жизни не встречала напарниц в шляпках, но это, конечно, только ее, Нюркина отсталость, и ничего больше. А вот зачем она, Смолкина, не снимает свою шляпку? Пальто сняла, а шляпку не сняла. Так полагается, что ли? Ну ладно, не сняла так не сняла. Не в шляпке суть дела. Пускай и спит в шляпке, если так положено, хотя в хороших домах гости должны снимать свои шапки. Странно другое: почему это Смолкина по всему своему виду — и по лицу, и по одёже, особенно по одёже, не походит ни на деревенскую, ни на городскую женщину? Острые глаза бойкой Нюрки и ее подруг немедленно отметили все особенности костюма знатной гостьи, а женские язычки успели даже сделать и кое-какие замечания по нему.