Зинка пересекла комнату, стала закрывать дверь.
Одна из створок никак не вставала на место.
– Говорят, от контузии отходят со временем.
Наташа села за стол, щелкнула тумблером, взяла наушники.
Зинка стояла у двери. В ее руке чернел сухарь.
– Говорят, в Москве кур доят…
Наталья Петровна увидела, что особа в черных очках забеспокоилась, закрутилась.
В очереди началось движение.
Подвалил народ.
Как бы путаница не началась…
Наталья Петровна вернулась в очередь.
Особа улыбнулась ей как родной.
– Почему люди такие бессовестные? Вот мы с вами героически стоим, а они назанимались и ушли… Гуляют себе и над нами впридачу насмехаются. Мое бы право, так я бы обратно в очередь никого не пустила.
– Пожалуйста, пройдитесь, если вам невмоготу.
– Да разве дело в этом – обидно до глубины души, ведь такие бессовестные!..
Наталье Петровне вдруг показалось, что из-за тополя выглянул зять.
Такая же рубаха, такие же усы… Хотя, этот ростом повыше…
Когда, наконец, Костика привезли из роддома, зять недели две не возобновлял разговора о войне.
Старательно жулькал пеленки, грел укропную воду.
Но однажды вдруг ни с того ни с сего спросил:
– Теща, вы не страдаете хронической бессонницей?
Зять облил соску кипятком.
– Теперь я, кажется, понял, почему вы не пользуетесь удостоверением. Ведь правда, есть чем терзаться? Хотя бы взять службу. Ваш постоянный, неусыпный контроль за своими. Конечно, вы помогали, когда терялась связь, пресекали открытые тексты, но в то же время поставляли записанные циферки в Особый отдел, а из-за этих циферок людей под трибунал отдавали.
Зять наполнил бутылочку кефирной подкормкой.
– Время-то было суровое!
Наталья Петровна не ответила, да и не смогла бы ответить, если бы даже захотела.
Она просто ушла из кухни.
А зять больше не заговаривал о тех днях – и вот, совсем недавно, когда ушел в отпуск, вдруг снова завелся.
– Теща, ну расскажите что-нибудь из фронтовой жизни. Не скромничайте…
Вечером, когда девчонки лежали на узких кроватях, в комнату вошел лейтенант Ремезов.
Не зажигая света, он подхватил стоящую у дверей табуретку, сел и, наверно, как обычно, наклонился вперед.
Край колючего одеяла врезался Наташе в щеку, но она неподвижно лежала и вслушивалась в беспорядочные шаги, которые то накатывались со стороны коридора, то приглушенно падали с потолка – кто-то метался в их классе, роняя стулья.
Из-под двери пробивалась тусклая полоска света, и когда по коридору, нарастая, приближался топот, она вздрагивала.
Наташа перевернула подушку, натянула одеяло на голову и, забыв про лейтенанта, попыталась уснуть.