10 мая 1819 года
Лондон, Центральный уголовный суд Олд-Бейли
Председательствующий — достопочтенный Бернард Батуэлл
— Ты незаконнорожденный. Как ты можешь что-то унаследовать?
— Мой отец хотел, чтобы это досталось мне, — объяснил Пампкин О’Дул.
— Поэтому ты просто вломился в дом мачехи и взял эту вещь?
Вперед вышел прокурор Абрамс, держа в руке карманные золотые часы.
— Ну, сначала я постучал. — Пампкин шумно вздохнул. — Она выглянула в окно — я видел ее лицо в щели между шторами — и не открыла дверь.
— И все же ты взял часы. Незаконность твоего происхождения лишает тебя права претендовать на собственность отца, — заявил Абрамс.
Джеймс Девлин, сидевший за столом защитника, вскочил.
— Возражение, ваша честь. Предметом рассмотрения является не факт незаконного рождения мистера О’Дула. Мы говорим о пропавшем завещании. Если бы обвинение потратило на поиски завещания столько же усилий, сколько оно тратит на преследование скорбящего сына, мы бы сегодня не были в суде.
Судья Батуэлл, коренастый мужчина, настолько приземистый, что над столом виднелась только его увенчанная париком голова, задумчиво пошевелил губами и покосился на Абрамса.
— Обвинение имеет представление, где может находиться завещание?
Прокурор энергично помотал головой:
— Нет, ваша честь. Стряпчий, который составлял завещание, умер. Оригинал документа был передан мачехе мистера О’Дула.
— И лежит, спрятанный под ее матрасом, — пробормотал Джеймс.
— Возражение! — выкрикнул прокурор.
Шесть из двенадцати членов жюри засмеялись, на лицах еще двоих появилась критическая ухмылка.
И Джеймс Девлин понял, что дело в шляпе.
Присяжные не любят слишком агрессивных прокуроров еще больше, чем преступников. Пампкин О’Дул, будучи обнищавшим незаконнорожденным сыном, при отсутствии завещания не получал ничего.
Никто не понимал этого лучше Джеймса.
Ну по крайней мере Пампкин О’Дул сегодня не будет казнен.
В окно лился теплый солнечный свет и раскалял воздух в переполненном зале суда. На галерее для зрителей были заняты все места. Люди сидели на деревянных скамьях и внимательно следили за происходящим, негромко переговариваясь. Простолюдины — мужчины и женщины в изношенных платьях и заплатанных штанах и куртках — сидели рядом с роскошно одетыми богатыми купцами и элегантными представителями знати. Женщины обмахивались веерами, поскольку температура в помещении с каждой минутой поднималась. На лбах мужчин выступил пот, словно капли воды на хорошем масле.
Все они собрались в Олд-Бейли, чтобы увидеть своими глазами, как человека приговорят к повешению, но теперь искренне болели за него. В суде, как в театре, человеческие симпатии и антипатии меняются очень быстро.
