Катерина нервно теребила очки, то растирая между пальцами элегантную дужку, то бессмысленно отгибая подвижный костяной наконечник, которым эта дужка заканчивалась. Дорогая немецкая оправа, несмотря на очень солидный возраст, и сейчас смотрелась шикарно благодаря безупречному качеству и строгой классике силуэта. Но грубые толстые линзы, с небрежно отшлифованным краем, придавали очкам совершенно нелепый вид, наводя на мысль о том, что материальное благополучие их хозяйки в прошлом. Катерина водрузила очки на нос, близко поднесла к глазам лист бумаги, с набранным на компьютере текстом, и с досадой подумала, что придется все-таки раскошелиться на новые линзы. Старые стали совсем слабые, читать трудно. Подержав листок в руках, она вернула письмо на стол — хватит перечитывать его десять раз! — и прошлась по квартире. Остановилась у книжных полок, где за стеклом, как в музейной экспозиции, были выставлены старые фотографии. Маленькие, большие, в рамках и без — с каждой смотрел муж, а рядом с ним она или дочери, или они все вместе позируют для семейного портрета. Муж уже пять лет как умер, навсегда оставшись в ее прошлом, в ее памяти, и она почти смирилась с тем, что его больше нет в ее жизни. Вдруг это письмо сегодня утром, адресованное Щербакову Василию Юрьевичу. На миг показалось, что вот войдет она в комнату, скажет: «Васенька, тебе письмо» и поцелует его вроде и привычно, и мимолетно, а на самом-то деле нежно и с такой любовью, что дух захватывает. Отодвинув в сторону стекло, Катерина достала небольшую черно-белую фотографию, с которой ей улыбался молодой-молодой Вася, обнимающий еще совсем маленьких девчонок — одной рукой Дашеньку, другой Зою. Она прижалась губами к его лицу и в который раз за сегодняшний день мысленно спросила мужа, что же ей делать. Не выпуская фотографию из рук, она направилась к дивану, прилегла на потрепанные бархатные подушки и сама не заметила, как задремала. Сонное сознание, прорывая ткань времени, то проваливалось в прошлое, то, неуклюже перемешав годы и события, возвращалось в настоящее.
Катерина приоткрыла глаза. За окном сгущались сумерки, и комната погружалась в полумрак. Добротная, солидного вида обстановка только выигрывала от деликатного освещения. Оно ловко скрывало обшарпанность и многочисленные потертости — неизбежные признаки долгой жизни дома, в котором выросли двое детей, до последнего времени обитала собака Чара, а также неподдающееся счету разное мелкое зверье в виде хомячков, свинок, черепах… Она вздохнула, почувствовала, как горячая слезинка стремительно покатилась в сторону виска, и прижала руку к глазам. Господи! Зачем ты позволил ему уйти первому? Зачем оставил меня одну? — вопрошала она Бога. Катерина беззаветно любила мужа, и те годы, что вдовствует, посвятила, можно сказать, воспоминаниям о нем. Да и что ей оставалось делать? Идея повторного замужества даже не приходила в голову, хотя для своих пятидесяти трех она выглядела хоть куда. А дочери… Давно живут своей жизнью, в которой мать занимает отнюдь не первое место. Может, даже и не второе… Оставаясь наедине со своими мыслями, Катерина часто об этом думала. Наверное, она сама виновата, что не сложилось настоящей дружбы с девочками. Всю свою любовь, страсть она отдавала мужу, и дочери всегда знали, что на первом месте у матери папа, а им доставались лишь обрывочки ее заботы, тепла и любви. Но если их это и огорчало, то лишь в глубоком, очень глубоком детстве. Они давно к этому привыкли и тоже сделали свой выбор. Девочки больше любили отца, но Катерина и не думала с ним соперничать. Конечно, папа главный! Все правильно, и по-другому быть не может!
