Море было вчера тихо, какъ зеркало, и сегодня оно также неподвижно. Наступило бабье лѣто, и на островѣ тепло, — такъ необыкновенно тихо и тепло! Но солнца нѣтъ.
Прошло много лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ я испытывалъ такой покой, — можетъ быть двадцать или тридцать лѣтъ, а можетъ быть это было въ предыдущей жизни. Но когда-то раньше, думаю я, мнѣ навѣрное пришлось вкусить этого покоя, такъ какъ я брожу здѣсь и напѣваю и въ восторгѣ отъ каждаго камня, отъ каждой травинки, а эти послѣднія, повидимому, тоже обращаютъ на меня вниманіе. Мы — старые знакомые.
Когда я иду по заросшей тропинкѣ черезъ лѣсъ, то сердце мое переполняется неземной радостью. Я вспоминаю пустынное мѣсто на берегу Каспійскаго моря, гдѣ я однажды стоялъ. Тамъ было то же, что и здѣсь, и тяжелое свинцовое море было неподвижно, какъ и теперь. Я пошелъ лѣсомъ и вдругъ растрогался до слезъ, и въ восторгѣ я твердилъ все время: «о Боже, если бы мнѣ когда-нибудь снова пришлось возвратиться сюда!»
Словно я уже когда-нибудь раньше тамъ бывалъ.
Но, можетъ быть, я былъ перенесенъ давнымъ-давно изъ другой страны, гдѣ лѣсъ и звѣзды были такіе же; быть можетъ, я былъ цвѣткомъ въ лѣсу или жукомъ, который жилъ на акаціи.
А теперь я здѣсь. Я могъ быть птицей, которая пролетѣла весь длинный путь. Или же я могъ быть зернышкомъ въ какомъ-нибудь плодѣ, который былъ присланъ персидскимъ купцомъ.
И вотъ я вдали отъ городского шума, отъ сутолоки, отъ газета, отъ людей — я бѣжалъ отъ всего этого, потому что меня снова потянуло въ деревню, въ одиночество, — вѣдь я самъ изъ деревни. «Вотъ увидишь, какъ тебѣ будетъ хорошо!» — думаю я и преисполненъ самыми радужными надеждами. Ахъ, я уже бѣжалъ когда-то такимъ образомъ и снова возвратился въ городъ. И снова бѣжалъ.
Но теперь я принялъ самое твердое рѣшеніе добиться полнаго успокоенія, чего бы мнѣ это ни стоило. Я поселился пока въ одной избѣ, и старая Гунхильдъ — моя хозяйка.
Рябиновыя деревья со спѣлыми коралловыми ягодами разсѣяны но всему хвойному лѣсу. Ягоды падаютъ съ нихъ цѣлыми кистями и тяжело шлепаются о землю. Онѣ сѣютъ себя сами, и ихъ такое невѣроятное изобиліе: на одномъ только деревѣ я насчитываю болѣе трехсотъ кистей. А кругомъ на пригоркахъ стоятъ еще голые цвѣты, которые ни за что не хотятъ умирать, хотя время ихъ уже давно прошло. Но время старой Гунхильдъ также давно уже прошло, а развѣ похоже на то, что она собирается умирать? Она суетится и хлопочетъ, словно смерть не имѣетъ къ ней никакого отношенія. Когда рыбаки стоятъ въ заливѣ и смолятъ свои мережи или красятъ лодки, старая Гунхильдъ идетъ къ нимъ покупать рыбу; правда, глаза ея потухли, но зато у нея сохранились пріемы заправскаго купца.
