(Рассказ Эдгара По)
Относительно весьма странного, хотя и очень обыкновенного приключения, которое я изложу ниже, я не ожидаю и не претендую на доверие читателя.
Действительно, было бы сумасшествием требовать веры в том случае, когда я сам не доверяю впечатлению своих чувств. Между тем, я не помешан, и уж, конечно, не брежу. Но завтра я умру, и сегодня мне хотелось бы облегчить свою совесть. Главная моя цель – это передать ясно, кратко и без комментарий, ряд простых происшествий из домашней жизни. Своею последовательностью, происшествия эти меня поразили, измучили, уничтожили. Впрочем, я не берусь их истолковывать. Мне они внушали ужас; многим они покажутся более странными, чем ужасными. Впоследствии, быть может, найдется умная голова, которая причислит мой призрак к побасенкам, а человек, рассуждающий более спокойно и более логично, чем я, найдет в обстоятельствах, о которых я говорю с ужасом, только самую обыкновенную последовательность простых причин и следствий.
С детства я отличался покорностью и мягкостью характера. Покорность моя была так известна, что сделала из меня игрушку моих товарищей. Я до страсти любил животных, и родители мои позволили мне завести всевозможных любимцев. Я проводил почти все время с ними и был самым счастливым человеком в мире, когда кормил и ласкал их. Эта странность характера усилилась с летами, а когда я возмужал, она сделалась главным источником моих удовольствий. Мне незачем объяснять свойство и силу этих наслаждений тем, которые привязывались к верной и проницательной собаке. В бескорыстной любви животного, в этом его самопожертвовании есть что-то трогательное для того, кому часто приходилось проверять жалкую и эфемерную дружбу человека.
Я женился рано и был счастлив, заметив в жене такую же склонность. Видя мое расположение к животным, она не упускала случая, раздобыть мне лучших из них. У нас были птицы, золотая рыбка, красивая собака, кролики, маленькая обезьяна и одна кошка.
Эта последняя была замечательно сильна и красива; совершенно черная, она была удивительно проницательна. Говоря о ее смышлености, жена моя, которая, в сущности, была немало суеверна, намекала часто на древнее народное верование, по которому все черные кошки считались оборотнями колдуний.
Плутон – так звали кошку, – был моим любимцем и моим товарищем. Я сам его кормил и дома он всюду следовал за мною; с трудом добивался я, чтобы он не ходил со мною по улицам. Наша дружба продолжалась несколько лет, в течение которых мой характер и темперамент, – я краснею, говоря это, – подверглись радикально скверной перемене. С каждым днем становился я сумрачнее, раздражительнее и не заботился о чужих ощущениях. Я позволял себе даже грубости по отношению к жене. Мои бедные любимцы должны были, конечно, почувствовать перемену моего характера. Я не только пренебрегал ими, но даже мучил их, – к Плутону я имел еще некоторое сострадание, не допускавшее меня обращаться дурно, между тем как кроликов, обезьяну и даже собаку я не совестился мучить, если они случайно или по приязни ко мне попадались мне на дороге. Мой недуг с каждым днем усиливался, – ибо какое зло можно сравнить с алкоголем! Под конец даже сам Плутон, который уже старел и, следовательно, становился угрюмым, – сам Плутон узнал некрасивые стороны моего дурного характера.
