П. Загоруйко
Солнце уже клонилось к закату. Его красно-оранжевые косые лучи пали на подоконник высокого окна художественной мастерской; отраженные его белой глянцевой поверхностью, они заиграли радугой на изломах цветных стекол, предназначенных для изготовления витражей в домах, где такая роскошь "по карману". Стекло стояло под окном и, в свою очередь, рефлектировало краснотой на белый матовый гипсовый бюст одного из художников-оформителей этой мастерской – Андрея Голубенко, – "баптиста", как его называли соработники.
Это малое произведение искусства было автопортретом, предназначенным только для одной цели — запечатлевая духовный мир изображаемого человека, вместе с тем быть свидетельством возможностей, способностей мастера, вылепившего самого себя, глядя в зеркало и на фотографии. Это было своего рода рекламой для заказчика, говорящей: если я справился с такой трудной задачей, то остальные мне нипочем. В расчет Андрея входило и то, что заказчик всегда мог сравнить живую модель автора с застывшим в гипсе его изображением, что выгодно его выделяло среди других художников и лепщиков мастерской, давая шанс получить самый хороший заказ.
Несколько лет этот расчет срабатывал как нельзя лучше. Но теперь, когда прошло полтора десятка лет, автор мог только сказать: эту работу я выполнил, когда был еще сравнительно молод, а если быть точным – в год, когда был исключен из Московского архитектурного института. Обычно после такого сообщения следовало повествование, из которого собеседник узнавал, что Андрей был исключен из института как христианин, за веру в Бога.
Уверовав, он открыто сдал комсомольский билет, заявив при этом, что отныне является последователем Христа, что и послужило поводом к гонениям со стороны администрации института под давлением КГБ. Закончилась эта история тем, что ректор, вызвав Голубенко "на ковер", в присутствии работника КГБ, сказал:
— Учитывая, что ты особенно даровитый студент, я даю тебе еще время на раздумие над своим неожиданным шагом, но только до завтра. В четверг в 10 часов утра ты должен будешь произнести только одно из двух слов – "институт" или "Бог".
И хотя бывшие друзья-сокурсники в тот день допоздна уговаривали его "прийти в себя", внутренняя борьба студента института, а теперь и "студента" Христа, закончилась победой. Самым большим искушением для него были слова Ильи Шифрина, стоявшего утром следующего дня в нескольких метрах от кабинета ректора:
