Бристол открыл дорожную карту и мясистым, хорошо наманикюренным указательным пальцем прочертил маршрут. Успокоившись, он опустил карту на колени женщины, сидящей рядом с ним во взятом напрокат «кадиллаке».
— Я был прав, — пробормотал он, отпуская тормоза. Машина рванулась вперед, быстро набирая скорость. — Эти мексиканцы не знают своей собственной страны. Спрашивать у них дорогу просто бесполезно.
Женщина аккуратно сложила карту и засунула ее в перчаточный ящик.
— Хотела бы и я так же хорошо ориентироваться на дороге, Харри.
— Это дается человеку свыше. Кому-то там, наверху, я определенно пришелся по душе. Была даже какая-то картина… Видела ее?
— С Полом Ньюманом, в роли профессионального боксера из Ист-Сайда? Итальянская?
— Совершенно верно.
— Я не люблю драки, Харри.
— Твоя беда в том, что ты не принимаешь жизнь. Драки — это часть существования.
Женщина, не меняя выражения лица, некоторое время внимательно смотрела на своего спутника. Тень беспокойства, даже в минуты покоя и расслабленности, никогда не исчезала с ее лица — это было лицо женщины, которая ожидает худшего. Почти прозрачная кожа, просвечивающие на висках бледные голубые вены, плавные линии щек и подбородка. Все ее черты отлично гармонировали друг с другом, как будто над ними потрудилась уверенная рука искусного скульптора. Губы ее были чуть приоткрыты, а в темных глазах читалась какая-то вялая настороженность, да еще ожидание. Звали ее Шелли Хейнз.
— Я принимаю жизнь, — мягко возразила она. — Но при этом мне не обязательно любить драки.
Бристол бросил на нее быстрый взгляд, но она отвернулась, не желая встречаться с ним глазами.
— Насилие — часть жизни, все виды насилия. Все вокруг только рассуждают о любви, а где она? Ну скажи мне, — где? Люди гоняются за тем, что они в состоянии получить.
— Я имею в виду, что мы не должны делать больно друг другу. Я вообще никому не хочу причинять боль.
Он рассмеялся: раздался резкий, тяжелый взрывной звук, впрочем старательно сдерживаемый. Как все молодые люди, Харри Бристол смеялся хрипло и шумно, и этот спазматический, громкий и бурный смех чрезвычайно смущал его, заставлял чувствовать себя неловко, привлекал к нему нежелательное внимание. Бристол уже давно понял, что оставаться незамеченным всегда и умнее, и безопаснее. Поэтому он научился сдерживать не только смех, но и все внешние проявления своих эмоций, делать их незаметнее, «пристойнее». Учиться надо было и тому, как пользоваться столовыми приборами, как пережевывать пищу с закрытым ртом, как разговаривать, не уснащая свою речь обильными ругательствами. Не меньше было и привычек, от которых ему пришлось избавляться; работа эта еще далеко не была завершена. Бристол жаждал быстрейшего и всеобщего признания, он страстно хотел стать богатым и уважаемым человеком. Ни то, ни другое пока не давалось ему, словно преднамеренно ускользая у него из рук. Но Бристол был уверен — скоро, очень скоро все изменится. Тот час, когда он получит все, к чему стремился, — не за горами!
