Второе место на Шок-Конкурсе в Чикаго, 2002 г.
Мэри была 500-фунтовой «женщиной-змеёй», и даже после смерти ее гигантские ноги были закинуты за шею. Они напоминали две сваи — распухшие бревна, испещрённые сеткой варикозных вен. Даже в смерти на её лице, смятом и искажённом, оставалось выражение напряжения от неудобной позы. Её кожа была теперь отвисшей, дряблой, почти соскользнувшей с неё от образовавшихся в результате разложения некротических жидкостей, которые усилили провисание волн вздымавшегося жира, ниспадавшего с её подбородка последовательными, возрастающими в поперечнике, рядами. Её набрякшие от жидкости груди и живот при этом многослойными каскадами плоти опускались на своём пути до похожего на пещеру отверстия, зияющего между громадными бёдрами.
Её влагалище было вывернуто наизнанку, как будто в матке разорвалась граната. Половые губы покраснели, распухли, и напоминали зад бабуина, они блестели от маслянистой заразы, устойчивым потоком неприятной влаги сочившейся из сырой непристойной дыры. Это напоминало рану, нанесённую инфицированным топором, и больше походило на знак мужской ярости, чем вожделения. Когда я опустился на колени между её ляжками и с одобрением облизал свои губы, из сифилитичной манды пахнуло гангренозной вонью.
— Изумительно.
Я погрузил палец в эту пенящуюся пасть, помешивая сливочный суп, состоявший, как я догадывался, из спермы дюжины мужчин, смешанной с гноем от развивавшейся дрожжевой инфекции, и окрашенных в розовое менструальных выделений. Облизал пальцы дочиста и поморщился от вкуса — который мало чем отличался от испорченной икры — и был готов сожрать изуродованную щель толстухи. Взболтав там предварительно, я присосался к раздутым половым губам. Моё лицо покрылось коктейлем из гниющих жидкостей, я жадно глотал то, что ее убило.
— Как аппетитно.
Я дрожал, окуная свои вкусовые рецепторы в смерть и болезнь.
Я достал нож и воткнул тупое лезвие ей в пизду. Отрезав выбранный кусок, который истекал гноем из кровоточащей болячки и был похож на поджаренную свиную шкварку, я вгрызся в него и почувствовал, как составляющие его пузырьки и частички лопаются у меня во рту, брызжут через язык и, приливной волной попадая в желудок, смешиваются с желчью. Закатив глаза, я вздрогнул от восторга.
— Изумительно, — повторил я, вне себя от восхищения.
В этот момент тело толстухи содрогнулось.
— Эта толстая сука всё ещё жива?
Вопрос выглядел нелепым, но был не более нелеп, чем мои собственные некрофильно-людоедские предпочтения.
Суеверное чувство вины заставило меня подумать о том, что, видимо, мои посмертные извращения каким-то образом пробудили в ней желание и, тем самым, заодно пробудили от смерти. Я отскочил, когда по трупу прошла волна. Её колоссальный, студенистый живот при этом был похож на мешок, полный кошек, из всех сил рвущихся к свободе, когда их тащат к реке. Невероятно, её ляжки раздвинулись ещё шире, и газы от разложения, словно отрыжка, вырвались из зловонной, полусъеденной манды удушливым облаком, заткнув мне рот и заставляя кашлять, но, что любопытно, добавив при этом твёрдости моей эрекции.
