Иногда, проснувшись, мы горько сожалеем об этом. Потому что реальность оказывается хуже и страшнее самого кошмарного сновидения. Нам не хочется в явь, мы бы все отдали за возможность опять забыться и очнуться в каком-нибудь другом месте.
Вадим Петрович Туманов открыл глаза, поморгал и снова закрыл. Было невыносимо видеть шконку над собой, слышать многоголосый храп, вдыхать вонь, ощущать духоту и тесноту тюремной камеры.
СИЗО. Двухсложная аббревиатура, не просто меняющая твою судьбу, а ломающая ее к такой-то матери. Ты стремился к чему-то, строил планы, выверял, прикидывал и вдруг — бац! — со всего маху да об стену. Об эту самую, обшарпанную, толстенную, отсыревшую от многолетних испарений. Исписанную, оплеванную, оклеенную фотографиями глупых лоснящихся девок.
Туманов поморщился от внутренней боли, разрывающей душу.
СИЗО. Следственный изолятор. В какой-то другой стране, возможно, это еще и не тупик, не конец всему, не прижизненный коллективный склеп. Но не здесь, не здесь…
Туманов еще долго лежал неподвижно, безуспешно пытаясь уснуть. Ничего не получалось. Мозг не желал отключаться. Мысли метались в черепной коробке, подобно зверькам, охваченным паникой и ищущим спасения. Память подбрасывала картинки, от которых хотелось плакать, биться головой о стену или молиться о спасении.
Ничего этого Туманов делать не стал. Слезами сокамерников не удивишь и не разжалобишь. Череп сам себе не раскроишь. Молиться в тюрьме некому — боги не снисходят до человеческой клоаки. Здесь каждый сам за себя.
Значит, нужно бороться. Значит, будем бороться.
Решив так в десятый, сотый или тысячный раз, Туманов сходил в отгороженную фанерой клетушку, которую здесь называли «парашей». В свои пятьдесят с лишним он очень страдал от невозможности уединиться тогда и на столько, на сколько нужно. Питание в СИЗО было, мягко говоря, отвратительным, а две передачи, полученные с воли, у Туманова попросту отобрали под предлогом сдачи харчей в общий котел. На столе, именуемом здесь «дубком», ни колбаса, ни консервы, ни печенье не появились. Вернее, выкладывались деликатесы только тогда, когда места занимала местная «элита». Воров, как они себя величали, было в «хате» четверо. Еще двое находились у них на побегушках, то есть «шестерили». Остальные относились к разряду мужиков. Вместе с Тумановым таковых насчитывалось одиннадцать, однако это численное превосходство ровным счетом ничего не значило. Все они были разобщены, растерянны, запуганы и безропотно подчинялись неписаным правилам здешнего общежития.