Двое с деревянных мостков ловили рыбу. Не на спиннинг какой-нибудь там иностранный — удочками. Да и те не покупные: прутья орешника с поплавками из бутылочных пробок и полой основы гусиного пера. Поплавки лежали на гладкой воде, двое с туповатым вниманием, не отрываясь, смотрели на них. Вечерний клев: затихший ветер, низкое солнце, багряные отсветы на воде, оглушающая тишина огромного водохранилища.
От берега подтянулись к мосткам округлые тени близких деревьев и незаметно прикрыли рыболовов. Один из них — старенький, — в тренировочных портках, закатанных до колен, в линялой тельняшке, от такого удовольствия резво поболтал свесившимися с мостков ногами с хилыми голубоватыми ступнями и освобожденно снял с себя мятую соломенную шляпенку-хрущевку. И тут у него клюнуло: поплавок резко вздрогнул и сразу же пошел под воду. Старенький стремительно и жестко подсек, и окунек размером в ладонь, мощно извиваясь, засверкал в лучах уходившего солнышка металлическим — неживым — блеском. Старенький отцепил от столбика кукан и сквозь жабры, через пасть насадил на него вновь прибывшего. К сонным уже сотоварищам. Кукан был опять опущен в воду, свежий окунек пару раз дернулся в родной воде, но сил не было. И он задремал тоже.
Второй рыболов, покосившись на добычу старца и в безнадеге уставившись на свой поплавок, тихо заныл на мотив колыбельной:
— Как у Левы-Левочки ни одной поклевочки…
Старенький, сияя, глянул на напарника и укорил:
— Такой молодой и здоровый, а ничего не можешь!
Молодой и здоровый был молодым только по представлениям старенького. Где-то около сорока пяти. А что здоровый, так это точно: под метр девяносто, на широких костях мышц килограммов восемьдесят, но и жирку сверху для гладкости хватало. В кожаных шортах, в фирменной футболке «Хьюстон рокитс», в каскетке того же клуба, он на могучих ногах стоял на подмостках, как грустный памятник на пьедестале. Памятник обиженно откликнулся:
— Кое-что могу!
— Можешь, можешь, — успокоил его старенький. — Именно кое-что. А рыбку ловить не можешь!
— На хрена мне ваша рыбка! — искренне признался условно молодой, бросил удилище на помост, сам уселся рядом. Теперь он напоминал изображение древнеегипетского писца.
— Говорить хочешь, — догадался старенький.
— Договариваться, — поправил молодой. — Окончательно.
— Опасаюсь пока.
— Пока опасаться будете, нас сожрут и косточки выплюнут.
— Страшнее кошки зверя нет? — подначивая, спросил старенький.
— Нет. Чего вы опасаетесь?
— Не люблю я хитроумных ходов и сложных комбинаций. Проще надо, по-нашему, по-деревенски.
