Лучи, проникшие в комнату, меж изящных пальчиков вскинутых рук танцовщицы походили на струны, на ноты, сменяющие друг друга. Казалось, весь солнечный свет запутался в этих густых волосах цвета воронова крыла, пляшущих вокруг загорелого стройного девичьего тела, что само пламя взыграло в этих дивных аметистово-черных глазах, обрамлённых крыльями томно приопущенных ресниц, что сама богиня музыки и танцев Аранетт превратила эти руки в змеи, этот гибкий стан — в податливый воск… и что сам грех поджидал меж этих полных кораллово-алых влажных губ, вздымающихся в такт танцу высоких грудей, в виднеющейся из-под взлетающей юбки босоы аккуратной ножке…
Девушка танцевала без музыки, но музыка ей не была необходима. Это его собственное сердце отбивало в виски барабанный ритм. Бум, бум! Проклятье, как пересохло в горле…
Бехрам успел пожалеть, что заглянул без стука за приоткрытую дверь покоев. Не раз жалел, когда так делал, и в то же время не жалел никогда, потому что только наедине с собой (и изредка с ним) она из фарфоровой куклы с приклеенной улыбкой превращалась в обольстительную колдунью, чья чистая, отчаянная душа, чьи бездонные, как ночь, глаза с хитрыми огоньками, чья грация движений, голос, соблазнительная внешность способны совратить даже святого.
Её танец, то нежный и целомудренный, то чувственный до неприличия, сверкающий разными гранями, как бриллиант, будоражит горячую кровь, рождает безумие гораздо больше, чем простое и понятное физическое желание, — жажду. Жажду схватить, унести, защитить от всего зла и боли, что окружает ее, сорвать панцирь, в которой она закрылась, любоваться золотыми искрами в этих гордых глазах, выпить каждый вздох, что роняют эти губы, обвить руками тонкий стан и больше не отпускать…
Танец закончился, на серебряном подносе в руках Бехрама стыл ужин, а он всё не мог оторвать глаз от девушки, устало упавшей на тахту. Бледная… и грустная? Словно разом лишившаяся сил.
Прежде чем следующая мысль созрела в голове, Бехрам торопливо постучал в дверь и вошёл в покои.
— Ужин, госпожа. — ровный, ничего не выражающий голос, равнодушное лицо. Все как учили.
Вот только все навыки полетели в бездну, стоило ей поднять лицо, на котором блестели дорожки слез.
Слуга даже не заметил, как поставил поднос, как оказался рядом.
— Что случилось?
Девушка, словно сомневаясь, прикусила губу, метнув опасливый взгляд в сторону двери. Но что-то внутри неё дрогнуло, и, всхлипнув, она как в детстве протянула к нему руки, прижалась щекой к груди.
— Бехрам…
Ластилась доверчиво, как к самому верному другу. Таковым она и считала его, таковым он и был. Давно ли мальчишкой лазил по деревьям, чтобы собрать яблоки для маленькой княжны, и пел ей задорные частушки, пока никто не слышал?.. Давно ли крал ключи у стражи, чтобы освободить ее из клетки, где она по воле родителей отбывала наказание за какую-нибудь невинную шалость?..
