Ник не мог бы сказать, когда все началось, но отчетливо помнил, как все случилось. Уже в который раз он пришел домой за полночь. На пороге стояла сумка с его вещами, в дверном проеме, привалившись к косяку, с руками, скрещенными на груди, расположилась мать.
— Забирай и уходи. Ночуй, где захочешь! Раз тебе больше не нужен дом…
Мать постепенно повышала голос, и это могло бы затянуться надолго, но по пятому каналу уже транслировали Арт Хаус, и потому Ник просто поднял сумку и ушел.
Мать замолчала. И больше уже никогда не пыталась говорить с ним. Лишь сталкиваясь на общей кухне у микроволновки, смотрела долго и пристально, чуть исподлобья — думала, он не замечает. Потом Ник долго размышлял — не искала ли она других слов — правильных, тихих? Эти размышления не приносили ничего кроме раздражения и головной боли.
Тем вечером, как и несколько недель после, он ночевал этажом выше — у Тимки. Но и с Тимкиными предками выходил косяк. Каждый день, не в силах поделить восемнадцать квадратов, они приводили покупателей и каждый день — отказывали им, не смотря на предлагаемые суммы. Поток желающих приобрести комнату не иссякал — только за последний месяц цены на жилье выросли втрое — но и взаимное недоверие супругов росло в геометрической прогрессии. Вот уже год страх неравного раздела имущества связывал их прочнее тринадцати лет брака. И каждый день бритые лбы в черных стеклах перешагивали туда-сюда через лежащих на полу мальчиков.
Уйти во второй раз было еще проще. Они сместились на пару комнат вдоль по коридору. Баба Клава не приветствовала непрошенное вторжение, но все же была ему сдержанно рада. Они переключали ее любимые сериалы, чтобы смотреть жестокие и не слишком понятные фильмы, но позволяли ей трындеть, сколько влезет, а Ник иногда даже слушал. В такие минуты взгляд его терял фокусировку, а голова склонялась чуть набок. Монологи бабки всегда завершались глубоким вздохом. Ник поднимался с пола и, взгромоздившись на подоконник, подолгу смотрел на улицу — в узкий, вечно темный проем меж мертво притиснутых друг к другу домов. Увидеть, что там делается внизу, ему не удавалось никогда. Сорок второй этаж — слишком высоко.
Оставшись в одиночестве, Тим чувствовал себя неуютно, вырубал матюгальник и предлагал:
— Выйдем?
Бабка подскакивала на кровати, лезла под матрасы — за кредиткой и замусоленным списком. С появлением мальчишек отпала необходимость спускаться в супермаркет, и она практически перестала ходить. Вставала, придерживаясь за спинку кровати, делала два шага в коридор, шаг — в санузел. Это были все ее прогулки. Кредитку брал Ник, Тим проявлял себя неразумным растратчиком. Они выходили в коридор и устраивали скоростной спуск по перилам давно сломавшегося эскалатора. На уровне мультиплекса царил упорядоченный хаос. Там можно было увидеть зелень и прищуриться на лампы дневного света, посмотреть самую новую рекламу, ту которая на социально-проплаченных экранах появлялась лишь через месяц после презентации продукта в национальной торговой сети. Тим норовил застрять у ярких голографических роликов, но Ник целеустремленно тянул его дальше — на этом уровне они могли находиться бесплатно не более часа в день, а потому первым делом — совершали покупки. Толкали устаревшие тележки «на механическом ходу», сметая с полок стандартный набор продуктов, рекомендованных министерством здравоохранения. Когда появлялись «карманные деньги», выделяемые отделом социального контроля на их детские кредитки с ограничением прав потребителя, они отрывались по полной. Королями шли по мультиплексу, позволяя себе и поиграть в многомерные игры, и окунуться в бассейн. Тим любил игровые автоматы, практичный Ник предпочитал купание. Ионный душ гарантировал дополнительный ресурс чистоты, а погружение в воду целиком дарило непередаваемую гамму ощущений. Как ни странно, каждый раз — новую. И Ник доказывал Тимке, что ни один симулятор не сравнится с реальностью. Во всяком случае — ни один из тех, что стояли в мультиплексе.
