Странное чувство

Однажды Павел Иванович спросил у юного судового радиста Ольшевского: о чём, мол, люди пишут или радируют? Разумеется, насчёт писем тот был несведущ, но вот если взять радиограммы… Сначала Ольшевский с лёгким недоумением взглянул на своего начальника.

— Вы всерьёз спрашиваете?

— Конечно, всерьёз. Мне иначе нельзя.

— Стало быть… кто о чём. Старпом, например, сильно на любовь налегает. Случается, целый бланк испишет; люблю да люблю, раз десять по-всякому объяснится, и всё о любви.

— Значит, действительно любит.

— Наверно!

Тут Ольшевский почему-то покраснел, а Павел Иванович, наклонясь над газетой, сделал вид, что углубился в чтение. Немного погодя как бы между прочим добавил:

— О чём ещё с моря писать? Кругом вода и вода. Не будешь любить — очерствеешь.

Потом он снова ушёл в свою роскошную каюту, на двери которой были начертаны внушительные слова: «Начальник экспедиции». Отдых (а отдыхом он называл недолгие посещения юных и весёлых радистов) подошёл к концу. И разговорам о любви тоже пора, видно, положить конец. К чему говорить об этом странном чувстве, если тебе за пятьдесят и волосы уже седые?

Вроде ни к чему. А всё же тянет его к юнцам-радистам. С ними и сам словно молодеешь. Куда как не к ним пойти поговорить об этом.

Рассеянно он пробежал взглядом листовку, сброшенную на прошлой неделе американским самолётом. Листовка предупреждала, что недалеко проходит кабель международной телефонной линии и надо тралить осторожнее. Но ни о чём деловом сейчас не думалось. Был чудесный полуденный час, любимейшая пора Павла Ивановича — время между двумя и тремя, — час, когда ты счастлив и даже сам не знаешь отчего.

Полулёжа на диванчике, Павел Иванович видел в иллюминаторе слепящий блеск океана. Погода стояла солнечная — редкое явление в здешних широтах. Свет, проникавший через иллюминатор, больно резал глаза, и ему пришлось подняться, чтобы взять с полки тёмные очки. А вернувшись на прежнее место, он заметил в кружке иллюминатора нечто такое, от чего сразу зашлось сердце. Неподалёку, на вершине айсберга, стоял мужчина и размахивал руками. Казалось, что он стоит чуть ли не на самом небе, потому что горизонта не было видно. Ясность воздуха позволяла превосходно различить чуть ли не все оттенки его затасканного ватника: серый, чёрный, ржаво-коричневый. На судне, подошедшем к ледяной громаде, несколько человек разматывали пожарный рукав, а тот, на айсберге, с трудом тянул его наверх.

Они запасались водой.

Павел Иванович внезапно обессилел от страха. Кровь словно застыла в жилах. Забраться на айсберг, который, того и гляди, опрокинется, рухнет…