Летним утром 1894 года меня неожиданно разбудил датский писатель Свен Ланге, который появился в моей парижской комнате на улице Вожирар с известием, что в городе началась революция.
— Революция?
— Студенты взяли дело в свои руки и совершают революцию на улицах.
Я не выспался и был зол, поэтому ответил:
— Окатите их водой из шлангов и смойте с улиц.
Свен Ланге, который поддерживал студентов, оскорбился и молча ушел.
«Дело», которое студенты взяли в свои руки, заключалось в следующем:
Объединение «Четыре изящных искусства» должно было организовать бал в увеселительном заведении «Мулен Руж». Четыре дамы, символизировавшие эти четыре изящных искусства, были практически голыми, из всей одежды на них была только шелковая лента вокруг талии. Парижская полиция довольно снисходительная и привычная ко всему, но тут и она вмешалась. Бал был прерван, заведение закрыто.
— Художники протестовали. Студенты во всем Латинском квартале поддержали их и тоже заявили протест.
Спустя несколько дней по бульвару Сен-Мишель проходил полицейский патруль. Студенты, сидевшие в тот момент у одной из многочисленных кофеен, стали выкрикивать оскорбительные замечания в адрес патруля. Парижская полиция терпелива и привычна ко многому, но тут один из полицейских разозлился, схватил тяжелую каменную пепельницу, что стояла неподалеку на столике на бульваре, и запустил ею в зачинщиков беспорядков. Он плохо прицелился, пепельница пробила окно в кабачке, попала в голову ничем не повинному студенту, и несчастный скончался на месте.
— И вот тут-то уж студенты взялись за «дело» по-настоящему…
После ухода Свена Ланге я встал и отправился на улицу. Большое оживление, масса людей, полиция конная и пешая. Протискиваясь сквозь толпу, я дошел до своего ресторана, позавтракал, зажег сигарету и собрался уходить домой. Когда я покинул ресторан, на улицах стало еще беспокойнее и народу прибавилось: для поддержки порядка на улицах прибыла пешая и конная национальная гвардия. Как только гвардейцев увидели на бульваре Сен-Жермен, их встретили улюлюканьем и камнями. Лошади вставали на дыбы, ржали, пятились; люди выламывали куски асфальта из мостовой и кидали их.
Какой-то человек возмущенно спросил меня, неужели я думаю, что сейчас уместно раскуривать сигареты. Я и не подозревал, что это так уж опасно; к тому же я почти не понимал по-французски, так что меня можно было извинить. Но этот человек кричал, отчаянно жестикулируя:
— Революция! Революция!
И я выбросил сигарету.
Теперь уже не только студенты и художники вышли на улицы; парижское отребье тысячами устремилось сюда, лаццарони, бездельники, отбросы. Они прибывали со всех городских окраин, выныривали из боковых улочек и смешивались с толпой. Не один порядочный человек лишился часов.
