В жилах моих течет древняя кровь, и я верю в чудо. Живу я, как Лот, в беззаконном городе и жду: вот-вот постучатся в дверь два странника и скажут:
— Бен-Ашел, иди с нами, ибо мы истребим этот город. Велик вопль на жителей его к Господу, и Господь послал нас истребить его.
Но не приходят странники: вижу я только прежнее небо и прежнюю землю, и не дано мне увидеть новое небо и новую землю. И людей встречаю я с прежними человеческими лицами, нет на носатых и безносых лицах этих знака Божия, и в глаза сатана засел: из ада закинул петлистую сеть и крепко притянул людей к земле. Не подымет человек глаз к небу.
Но я верю в чудо и с соседом моим Никифором часто веду религиозные беседы.
— Никакого чуда нет, — смеется Никифор. — Вот-те Христос, нету чуда. Помилуй: какое такое чудо, если цены на шнур поднялись? Это не чудо. Никакого чуда нет.
Однако в неделю три раза кормит меня Никифор обедом. В остальные же дни я этого тихого развлечения себе не позволяю.
К Никифору все такие же, как он ходят: толстобрюхие и в поддевках бесовы послы.
За обедом однажды расстегнул Никифор ворот, освободил красную шею и стукнул по столу.
— Никаких чудес на свете не бывает. На свете деньги есть. Это да. А чтобы чудо — чудес на свете нет.
И ко мне:
— Вот вы говорите: сам человек есть чудо… Да… Да…
Стукнул вдруг по столу.
— Да я человека вашего — хотите? — с маслом съем.
— То есть, как это с маслом? — спрашиваю.
— А вот так с маслом. Хотите? Да что откладывать. Завтра приглашаю — бифштекс из настоящего человека, масла поджарить не пожалею.
И ко всем:
— На завтра — к обеду. Откушайте мяса человечьего, но знайте, что человек наш либо баран — все одно и то же.
Встал я тут в возмущении и страхе.
— Берегитесь, — сказал я, — не кощунствуйте. Распадется мир от таких ваших слов и поступков.
Никифор смеялся.
— Небось. Стены в дому крепкие.
Ночь провел я в ожидании: вот-вот постучатся в дверь два странника в белых одеждах и выведут меня из беззаконного города.
Ночь прошла и утро. И вот — стук в дверь. Отворил я и глаз на ангелов поднять не смею. Только над ухом слышу бас Никифора:
— Готова жареная человечина. Идем.
Вижу я: искуситель толстобрюхий стоит и ухмыляется. И постигла меня тут великая мысль.
Не хочет, думаю, Бог чуда творить — так заставлю. Его. Съем человека. Если беззаконцы человека съедят — не посмотрит Бог. Пусть. А если я, верующий, человечиной накормлюсь — не попустит. В ад меня ввергнет, а чудо сотворит. Погибну я, но зато люди увидят, что бывают чудеса на свете. Гибелью своей человечество спасу.
Пошел за искусителем. А за столом сидят уже одиннадцать, поглаживают животы. Я — двенадцатый.
